«Человек должен быть человеком, а не свиньей», — говорят они своим детям в след за дедушкой Сашеньки Яновской, от лица которой и ведется повествование. Они вспоминают мудрые советы и изречения Якова Ефимовича Яновского, отца главной героини. И перечитывают, перечитывают, перечитывают…
Эта автобиографическая трилогия далеко не однозначная книга. Она сильно отличается от множества автобиографий, выходивших из печати в советское время. Хотя и здесь, в третей части воспоминаний Александры Яковлевны, мы найдем упоминание о Ленине, обширные рассказы о подпольных кружках и сходках, но все-таки речь в первую очередь идет не о них. Эта книга о становлении детской души, о мудрых и добрых людях, окружавших маленькую Сашеньку, о ее подругах и о провинциальной России, той самой России, о которой принято говорить, что «мы ее потеряли».
В наши дни легко подогнать под привычные стереотипы Бруштейн и ее отца, замечательного врача и человека, оказавшего сильнейшее влияние на становление писательницы. Именно о нем она вспоминала в первую очередь, когда врала или поступала нечестно, по нему мерила все свои действия. Можно сказать, что он отрекся от веры предков, что семья забыла традиции, ассимилировала, отреклась от Бога… Но этот взгляд на вещи будет не совсем верным. Ведь не зря же Бруштейн не сохранила истинные фамилии своих персонажей. Александра Яковлевна на самом деле была в девичестве не Яновской как Сашенька ее «Дороги», а Выгодской. Она писала свою книгу уже будучи в весьма преклонном возрасте, ей было хорошо за семьдесят. И она уже могла позволить себе изрядную долю вымысла при описании событий, участников и очевидцев которых уже не было в живых. Однако, оставаясь дочерью своего отца, учившего ее говорить только правду, Бруштейн поменяла фамилии главных героев, чтобы не погрешить против истины.
Что же за семья была у Александры Выгодской (в книге Яновской) на самом деле? Ее мать была из ассимилировавшей еврейской семьи. Дедушка Сашеньки, как это и написано в книге, был генералом. Генерала Яновского (ведь фамилия Сашеньки не вымышленная, Бруштейн просто использовала девичью фамилию матери) можно найти в списках георгиевских кавалеров. Про отца писательницы мы знаем много больше, потому что это был поистине замечательный человек. Яков Ефимович Выгодский родился в Бобруйске. Его семья происходила из города Слуцк, точнее из предместья этого городка, называемого «выгода». Отсюда и фамилия. Яков был старшим ребенком в многодетной семье. У него было еще шесть братьев. В книге Бруштейн мы находим рассказы о дедушке и бабушке. Пожалуй, самый яркий из них это рассказ о праздновании Пасхи, когда в дом к родителям собираются все семь братьев. Бабушка называет их «мои бриллианты». Ее дети, действительно, удались на славу. Старшие, пробившись через все препоны образования того времени, уже закончили учебу, успешно работают и помогают родителям. Младшие еще учатся. Это на удивление дружная и любящая семья. Не зря даже сама писательница говорит о том, что когда она думает о большой и крепкой семье ей на память приходит именно этот семейный вечер, столь подробно описанный в книге.
Мать мечтала, что ее старшие отпрыск, талантливый Яков, станет ученым раввином. Об этом мы узнаем из книги Александры Яковлевны. «До 14 лет я воспитывался в глубоко религиозном духе любавических хасидов. Учился в Хедере (еврейская религиозная школа)», — так пишет о себе Яков Ефимович. «До 10 лет я был известным в городе хулиганом, — продолжает он. — Однако с того времени я попал под влияние выдающегося раввина Абрама Бер Иермигуд, гениального талмудиста и блестящего знатока каббалы, который был полностью отключен от мирских забот.
Под его влиянием я стал глубоко и всесторонне изучать религию. Он отстранил меня от обыденной жизни и сделал знатоком хасидского и каббалистического учений. Он так глубоко посеял в меня еврейство, что потом никто не смог оторвать меня от него». Вот вам и ассимилированная семья, забывшая свои традиции! Об этом просто невозможно было написать в конце 50-х. Зато можно было вложить в книгу принципы уважения к человеку и особый взгляд на мир, присущий иудаизму.
Выгодский не стал раввином. В 12 лет он попал под влияние хаскалы (движение за просвещение евреев) и в дальнейшем уже стал его сторонником. Закончив гимназию, в которую в то время еврею еще надо было суметь пробиться, он поступил в Военно-Медицинскую Академию в Петербурге и стал врачом. По окончании курса он приехал в Вильно (Вильнюс), где уже жили к тому моменту его родители и открыл свою практику. Сначала Яков Ефимович был просто врачом, делал операции, лечил разные хвори, но со временем он стал все больше концентрировался на своей основной специализации, акушерстве и гинекологии. Именно здесь выражались ярче всего его принципы, почерпнутые у хаскалы. Выгодский нес просвещение среди евреев, объясняя им вещи, связанные с гигиеной матери и ребенка, которые в наши дни кажутся азбучными истинами. Тогда же, на рубеже XIX и XX столетий, акушерок и повивальных бабок нужно было убеждать тщательнее мыть руки!
Чтобы рассказать о Якове Выгодском не достаточно одной статьи. Этот удивительный человек успевал все: лечить больных, выступать с докладами, писать книги, руководить еврейским медицинским обществом. Его любили и уважали. Перед ним преклонялись, перед его мудростью и несгибаемой волей. Когда во время Первой Мировой в город вошли немцы и потребовали у евреев заплатить огромную контрибуцию, он призывал не подчиняться. Он всеми силами старался воспрепятствовать вывозу рабочих в Германию, вызволял из заключения невинних… Наконец немцы его арестовали и несколько лет он, уже будучи довольно преклонного возраста, прожил в лагере в нищете и голоде. Но и там он не забыл верность своему врачебному долгу.
Он умер в 1941 году, 85-летним стариком. Когда фашисты вошли в город, к Выгодскому, уже тяжело больному и почти не встававшему с постели, приходили просители. Все хорошо помнили, как он помогал, когда немцы пришли в первый раз. Фашисты вновь заговорили о контрибуции. Потом приказали евреям надеть желтые звезды и запретили ходить по тротуарам. И тогда этот мужественный и несгибаемый старик встал с постели, одел свой парадный костюм и отправился к фашисткому референту по еврейским делам. Из воспоминаний современников Выгодского мы знаем, что он сказал. «Вы хотите нас не только физически истребить, но также морально уничтожить. Мало вам, что мы будем носить латы на груди, но вы хотите нас еще унизить, чтобы мы носили их на спине, но…» Договорить доктору не дали, разъяренный немец закричал: “выбросить этого старого грязного еврея”. И его сбросили с лестницы. Старик еле поднялся, вытер кровь и пошел домой. С тех пор он больше не вставал. Через несколько дней к нему в дом ворвались немцы и потребовали, чтобы он одевался и следовал за ними. «Я не пойду!» — ответил Яков Ефимович. За что был жестоко избит и на руках доставлен в тюрьму. Он оказался в камере, где было 75 человек. Контингент все время менялся, но старого доктора оставляли мучатся на холодном полу и, естественно, без медицинской помощи. «Так, в немом одиночестве, – пишет один из свидетелей тех событий, – на стылом тюремном бетоне ушел в муках из жизни заступник евреев Литовского Иерусалима Яков Выгодский. Не случайно в страшных условиях Виленского гетто жизнь и героизм Выгодского превратились в легенду, которая позволила людям верить в добро и продолжать надеяться на освобождение».
Яков Ефимович был замечательным человеком и свою дочь он вырастил доброй, мужественной и порядочной. Пускай уже никто не помнит ее пьес, забылись все ее книги, кроме «Дороги», но зато она могла поделиться теплом своего сердца с теми, кто был с ней в трудные минуты своей жизни.
В годы войны Александра Яковлевна написала одной из своих подруг: «Каждый день вспоминаю совет моей бабушки, когда я в первый раз собиралась рожать (а было мне неполных восемнадцать, и я этого еще не умела): “Там, что делать, – тужиться или нет, дышать или лечь на бок, – это тебе скажет доктор. А от меня помни одно: как можно дольше не кричать!.. Первый крик, первый стон, – и ты пропала: больше нельзя удержаться! Выбьешься из сил, сама измучаешься и других измучаешь!”». Она принадлежала к поколению людей, которые были сделаны совсем из другого теста, чем мы. Мужественно переносила все жизненные невзгоды, никогда не жаловалась. Наоборот, поддерживала окружающих. Когда умер ее сын, Бруштейн не впала в депрессию, не ждала утешений. Она сама стала утешать и поддерживать свою невестку и внучку. Из кудлатой Сашеньки, с которой мы знакомимся в первой части трилогии «Дорога уходит в даль», вырастает мужественный и деятельный человек. В годы войны, оказавшись в эвакуации в Новосибирске, она не оставляет активной жизни. Про нее пишут: «есть в Новосибирске такая старушка, – и академик, и герой, ассенизатор, швец и плотник, и журналист, и зверобой, и старый тюзовский работник».
Трудно поверить, что трилогия написана почти восьмидесятилетней женщиной. Столько в ней юмора, радости жизни, внимания к человеческим характерам и судьбам. И не капли морализаторства и позерства. В этом она похоже на своего отца, воспитывающего больше своим примером, чем долгими и нудными монологами. На своем 80-лети Бруштейн скажет: «Когда сегодня здесь говорили, я все думала – о ком это они говорят? В чем дело? Кто это? Какая замечательная старушка! Умная, талантливая, чудесный характер… И чего-чего только в этой старушке нет. Я слушала с интересом… Товарищи! Я, конечно, трудяга, я много работала, мне дано было много лет… Но сделанного мною могло быть больше и могло быть сделано лучше. Это факт, это я знаю совершенно точно… Смешно, когда человек в 80 лет говорит, что в будущем он исправится. А мне не смешно. Я думаю, что будущее есть у каждого человека, пока он живет и пока он хочет что-то сделать… Я сейчас всем друзьям и товарищам, которые находятся в зале и которых здесь нет, даю торжественное обещание: пока я жива, пока я дышу, пока у меня варит голова, пока не остыло сердце, – одним словом, пока во мне старится “квартира”, а не “жилец”, – до самого последнего дня, последнего вздоха…»
Книга Бруштейн – это настоящая энциклопедия провинциальной российской жизни рубежа XIX-XX веков. Она напрочь отбивает ностальгию по «России, которую мы потеряли». В ней говориться о мире унижения и притеснения. О том, как трудно было еврейским детям пробиться к учению, и о том, как полякам не давали говорить на родном языке. В главе «Мой дуся ксендз» (уже одно это название могло бы стать крылатой фразой в католической среде) она рассказывает о том, что девочек не христианок в их институте (главная героиня книги учится не в гимназии, а в женском институте, где образование считается лучше) оставляли в классе, где преподавал Закон Божий старый ксендз. Пожилой священник очень переживал и чувствовал себя униженным, потому что его православный коллега мог общаться с православными девочками «без свидетелей» и еще потому что ему не разрешали преподавать на родном языке. Ксендзу Олехновичу тяжело переводить имена библейских персонажей на русский язык. «Давид сховау камень и пошед битися з тым Голиатэм», — говорит он. И в то же время Олехнович, пожалуй, самый привлекательный из всех «религиозных деятелей», упоминаемых в книге. Во время его урока у Сашеньки падает ранец. Разбивается бутылка с молоком, которое дали ей с собой на завтрак. Молоко течет под стул преподавателя. «Ксендз не кричит на меня, — читаем мы, — не ругает меня, он даже не повышает голоса; он стоит седой и несчастный, реденькие волоски на его голове – как на корешке редьки. Ксендз отступил от своего стула, под который медленно, неумолимо течет тонкая струйка молока… От всего этого мне еще тяжелее. Поднимаю глаза – ох! Ксендз смотрит на меня без всякой ненависти, даже как-то грустно, — наверное, он думает: «Вот как нам, полякам, плохо! Всякий ребенок издевается над нами!»
-Простите, пожалуйста… Я нечаянно уронила ранец… а там бутылка…
Ксендз смотрит на меня испытующе. Он старый человек, он знает людей, и он верит мне. Лицо его смягчается.
-Ну-ну… — говорит он. – Все бывает. Все бывает на белом свете».
И что еще удивительнее, он не словом не обмолвился о происшествии классной даме, которая непременно сурово наказала бы Сашеньку.
В этой книге нет недостатка в католических священниках и все они какие-то не очень-то симпатичные. Еще в первой книги трилогии, давшей название всему циклу, «Дорога уходит в даль» появляется яркая и интересная фигура ксендза Недзвецкого. Этот красивый священник с бархатным голосом необыкновенно популярен среди прихожанок. И он самозабвенно пользуется своей властью над душами и умами. По чистой случайности Сашенька знакомиться с девочкой Юлькой, живущей в подвале в страшной нищете и болеющей рахитом. Мать Юльки из-за запрета ксендза Недзвецкого не может пожениться с любимым человеком. «Как это полька выйдет замуж за русского», — возмущается «мудрый» священник. Набожная женщина даже вынуждена сменить место жительства, чтобы последовать совету своего духовного наставника. Он же надоумил ее отправиться к иконе Божьей Матери Остробрамской просить здоровья для своей дочери. В пасмурный холодный день Юлька и ее мать лежать на промерзших камнях мостовой перед часовней. Результат не заставляет себя ждать. Юлька заболевает воспалением легких… Не хотелось бы пересказывать эту замечательную историю и говорить о странной роли католического священника в происходящих событиях. Лучше обратить внимание на фразу, сказанную Сашенькиным папой, когда девочка просит его помочь ее новой подружке: «У меня с Боженькой разделение труда: или он, или я. Вместе мы не лечим». И, тем не менее, доктор Яновский вылечит Юльку и от крупозного воспаления легких, и от рахита. А фраза кажущаяся в наши дни смешной, вряд ли могла на самом деле вылететь из уст такого человека как Яков Выгодский! Но все-таки не будем забывать, что автор имеет право и на художественный вымысел.
Ксендз Недзвецкий – фигура одиозная и неприятная. Ксендз Олехнович – смешная и безобидная. Таков взгляд на католическую церковь со стороны. Впрочем, таков взгляд и на раввина, который промелькнет в третьей книге «Весна». Этот подход не случаен и продиктован не только и не столько конъюнктурными соображениями автора. Здесь стоит вспомнить, что Яков Выгодский был ярким сторонником просвещения и религиозные институты того времени виделись ему своеобразным тормозом прогресса, носителями омертвелых норм и понятий. Отсюда, в первую очередь, такой взгляд его дочери на представителей религии, да и на саму религию.
Трудно перечислить все темы, которые затрагивает Бруштейн в своей книге. Она настолько богата и разнообразна событиями и характерами, что ты становишься не просто сторонним наблюдателем. По меткому слову Паустовского книга становиться «фактом биографии читателя». Вместе с маленькой Сашенькой, потом с Сашей Яновской – подростком, а затем и с прелестной слегка нескладной девушкой мы проходим по улицам старого Вильно. Встречаем множество разных, но чрезвычайно интересных людей. Мы осуждаем политику самодержавия, разгоняющего студенческие демонстрации, требующие улучшения условий труда и жизни рабочих и студентов. Теперь уже с позиции людей начала XIX века мы понимаем бессмысленность этой борьбы и ее пиррову победу. Мы видим, что герой, победивший дракона, сам стал драконом. Но нам все равно импонируют все эти юные революционеры. Еврейские мальчики – гимназисты, стремящиеся вырваться из черты оседлости, получить знания. Юные бундовцы, мечтавшие о просвещении серых еврейских масс, живущих в утлых местечках. Польская молодежь, стремившаяся говорить на родном языке и сохранить свою культуру. Русские студенты, ратовавшие за права и свободы рабочих, улучшение условий труда. Мы видим глупость и трусость царского правительства…
И все-таки эта мудрая книга совсем не об этом. Она о любви, крепких и дружных семьях, порядочных людях, об уважении к человеческой личности, о вере в светлое и счастливое будущее для всех. Не зря она заканчивается словами: Благословенны дороги, по которым мы уходим в даль!
Анна Гольдина
