Кловис Флоран родился в Лилле, Франция, 27 марта 1902 года.
Он учился в частной школе святого Иосифа в Лилле, в июне 1918 года он получает аттестат зрелости, а в октябре того же года его берут в плен немцы. Сначала Флоран был заключен в крепость недалеко от Лилля, а потом пешком его погнали в Германию на принудительные работы.
“С непривычки идти было тяжело, тяжелым был мешок за плечами, не хватало еды, с нами плохо обращались. Немцы хотели, чтобы мы укрепляли траншеи в Фруайен. У меня сильно заболела левая нога, я начал хромать. Жаловаться было бесполезно, остановиться — невозможно. Надо было идти”.
В Брюсселе пленников расположили в монастыре. 10 ноября 18 года Флоран упал и раздробил себе колено.
“Разлилась суставная жидкость, рана кровоточила, в нее попало чужеродное тело… Через три дня ко мне пришел врач бельгиец. Его имя мне неизвестно; он предписал мне постельный режим, и к концу ноября посольство Ватикана в Брюселле прислало за мной дипломатическую машину нейтрального государства, чтобы отвезти меня обратно в Лилль. Я оставался неподвижным в течение двух мессяцев, после этого еще два года я мог ходить только со специальным аппаратом на колене и с палочкой; мне постоянно надо было проходить процедуры и делать массаж. Трудности при ходьбе у меня остались, мне запрещено утомляться и совершать продолжительные прогулки (больше часа). Иногда по причине хронического артрита я остаюсь прикованным к постели”.
Во время I Мировой Войны старший брат Флорана, семинарист, погибает на фронте, другой брат умирает от испанки, а два младших брата ушли в монастырь — один к кармелитам, другой — к доминиканцам.
После войны Флоран стал учиться на философском факультете и Флоран-молодой преподаватель (1-й ряд, посередине) впоследствии преподавать на севере Франции.
29 мая 1926 года он рукоположен в священники в Ордене св. Доминика, его монашеское имя — Мишель. В день рукоположения отца Мишеля умирает его отец. Но, как всегда говорил Мишель Флоран, может случиться только то, что позволит Господь.
Приезд в Россию.
На Рождество 1934 года приор вызвал отца Мишеля: “Я должен сообщить Вам страшную вещь: я отправляю Вас в Россию”.
9 января 1935 Флоран вместе с монсеньором Амудрю приезжает в Ленинград. Отец Амудрю не выдержал ленинградского климата и вскоре вернулся во Францию. Отец Флоран, не зная ни а, ни б по-русски, оказывается один.
Советский Союз хотел быть членом ООН, поэтому старался внешне вести себя корректно по отношению к католикам. До 1938 года отец Мишель окормлял все 4 прихода в Ленинграде.
В то время не было воскресений. Первые пять дней люди работали, шестой день был выходным, и все сначала. Воскресенье было упразднено. Однако, отец Флоран по воскресеньям служил четыре мессы. К нему отовсюду приезжали люди, даже за полторы тысячи километров, чтобы покрестить детей. После воскресных месс люди он преподавал людям другие таинства. Есть свидетельства очевидцев, которые говорят, что в приходе святой Екатерины была необычайная обстановка.
Время от времени отец Флоран ходил в английское консульство, чтобы отдохнуть, в остальное время за ним следили. Как-то раз к нему приехала его крестница. Она захотела пригласить Флорана в ресторан напротив Исаакиевского собора. Но там их просто выставили за дверь.
В 1938 году английское консульство закрыли. Флорану было практически невозможно отправить письма крестному отцу, брату. Он отправлял письма только через посольство Франции в Москве. Однажды Флоран узнал, что в Ленинграде будет проходить научная конференция, на которой будет участвовать француз. Вот перевод рассказа этого ученого:
Воспоминания Шарля Мерье
“Я пошел в театр, на “Анну Каренину”, спектакль шел, разумеется, на русском языке. Как и все остальные зрители, я сдал плащ в гардероб и прошел в зрительный зал. После первого действия я почувствовал себя усталым и решил уйти. В гардеробе, попросив мой плащ, я услышал: “Нет”. Здесь люди не имеют права забирать свои вещи до окончания представления.
У меня не было даже времени, чтобы удивиться по-настоящему, так как ко мне подошел некто. Священник, доминиканец.
— Вы француз? — спросил он меня.
Затем представился: отец Флоран, доминиканец, и рассказал — вкратце — свою историю: он единственный священник в Ленинграде, и окормляет сто тысяч католиков, два других священника, которые были с ним, уехали. Он просит помочь ему, и для этого нуждается в том, чтобы подробнее объяснить свое положение.
— Можно, я зайду к вам завтра в отель?
Конечно, я согласился.
Во время всей нашей беседы я замечал, что за нами следят, но мне казалось, что это простое человеческое любопытство. Впрочем, в конце концов, плащ мне отдали, и я смог вернуться в отель.
На следующий день я занимался своими делами. Как и предусматривала программа, я зашел в дом Матери и Ребенка, а потом посмотрел на часы: время моей встречи с отцом Флораном приближалось. Я попросил предоставить мне машину, и получил отказ. Мне пришлось остаться на обед. У меня четкое ощущение, что это провокация.
И, наконец, с большим опозданием, я приезжаю в отель. Отец Флоран ждет меня. Поскольку потом я собираюсь в Москву, он просит передать его письмо в посольство. Я без колебаний соглашаюсь, и в благодарность за эту маленькую услугу отец Флоран дарит мне великолепное распятие XVI века.
В Москве я едва ли пробыл двое суток: в посольстве меня встретили два милиционера, которые допрашивали меня целых шесть часов. Будто бы отец Флоран — глава международного шпионажа. Поскольку сказать мне нечего, меня отпускают, с предписанием покинуть Москву в течение суток — под предлогом, что у меня недействительный паспорт.
Прежде чем покинуть город, поскольку мне еще остается несколько часов, я иду прогуляться, гид, конечно, идет следом за мной. Люди, которых я встречаю здесь на улицах, похожи на призраков, и здесь такая же кричащая нищета, как в Ленинграде. Утверждаюсь в своем мнении о коммунистическом режиме и следующем за ним крахом социальной сферы”. (Отрывок из книги Шарля Мерье)
Рассказ Гарольда Германа, британского советника министра
В тот вечер леди Мюриель пригласила меня в театр, на “Лебединое озеро”. После спектакля мы решили немного пройтись, и смешались с праздничной толпой. Мы пришли в конце концов на площадь, где танцевал и стар, и млад. Моя давняя подруга была в парчовом платье малинового цвета, меховой накидке и туфлях, шитых золотом, а я — в огромных башмаках, которые я носил, когда исследовал финские болота. В ритме вальса мы стали вращаться на неровном и жестком снегу среди прочих танцующих.
Тогда я еще не привык к изменчивости российской жизни. Назавтра было воскресенье. Леди Мюриель сказала, что если я хочу присутствовать на мессе, я могу пойти во французскую церковь, которая осталась действующей, потому что была собственностью французского государства. “Сходите же познакомиться с отцом Флораном”, — сказала она мне. “Вы увидите, что стоило туда пойти”. Я был уже в пути, когда невдалеке увидел мальчику, сбитого грузовиком на повороте. Водитель продолжал ехать, возможно, даже не заметив, что он сделал. Когда я подошел, то увидел ребенка, неподвижного и стонущего, по-видимому, тяжело раненого. Вокруг было много народу, большинство стояло с выражением ужаса и жалости. Никто, однако, не подходил к потерпевшему. Все держались в стороне, некоторые даже уходили. Зрелище было шокирующее. Но прийти на помощь жертве — значило быть допрошенным милицией, когда она приедет, значит, стать известным ей, значит, быть занесенным в архивы, и стать потенциальной жертвой грядущих чисток. Поэтому мальчика оставили одного, не оказали ему помощи, оставили в его страдании, и, возможно, обрекли на смерть.
Страх перед милицией, ГПУ, был заметен и в церкви, и в доме отца Флорана, который находился рядом с церковью. Его дом возвышался на некотором расстоянии от деревянных ворот, открывающих доступ к небольшому дворику. Мне пришлось несколько раз позвонить в старый звонок, прежде чем по шуму я понял, что мне идут открывать. Но засов не открывался, дверь осталась закрытой. Глухой, и, по-видимому, испуганный женский голос обратился ко мне по-русски, наверняка спрашивая, кто я и что мне нужно. Я ответил, что хочу видеть отца Флорана, но мой французский, видимо, звучал для нее, как тарабарщина, то есть так же, как ее русский для меня. Дверь по-прежнему оставалась упрямо запертой. В конце концов открылось окно, и сильный мужской голос дал указание. Дверь дрогнула, приоткрылась ровно настолько, чтобы пропустить худенького человека, снова захлопнулась и закрылась на засов, как только я проскользнул внутрь. Пожилая служанка, теперь успокоившись, провела меня внутрь, и я оказался лицом к лицу с человеком, который был не только священником дипмиссии, но и единственным оставшимся в России католическим священником.
Отец Флоран, по виду которого было трудно догадаться о принадлежности Ордену святого Доминика, был широк в плечах и хорошо сложен. Я сразу почувствовал в нем необычайную жизненную энергию. Он редко видел выходцев из Западной Европы, и редко ему предоставлялась возможность говорить свободно, поэтому появление гостя, которому можно доверять, дало возможность целому потоку слов вылиться из его уст, подобно воде, хлынувшей из раскрывшегося шлюза. Он произвел на меня неизгладимое впечатление, и силой своей личности, и живостью повествования о своей жизни в Ленинграде. На него оказывалось сильное давление его работой (вся Россия была его приходом), постоянным страхом и безмерной жалостью к тем, кто страдает рядом с ним, возрастающим негодованием к бесчеловечной жестокости руководителей, и всех тех эмоций, которые вызывала в нем жизнь в Советской России. Это проявлялось в его словах, которые составили в моем сознании выразительную картину российской жизни и подготовилм меня к тому, что мне предстояло увидеть, когда я вошел в церковь, оставив священника надевать литургические облачения.
Храм был набит битком. Я потихоньку попытался пробраться сквозь плотный строй страдающих людей, мужчин и женщин всех возрастов, в поношенной одежде, безвозвратно утратившей следы своего первоначального цвета.
Мой внешний вид — брюки, неряшливо заправленные в ботники — сразу привлек внимание окружающих. В храме повисло молчание, все взгляды были обращены на нас, и даже не столько на наши лица, сколько на ноги. Таких шитых золотом туфель, как у леди Мюриель, никто не видел с революции, а мои сапоги, которые внешне не очень отличались по фасону от обуви остальных мужчин, вызывали восхищение своим высочайшим качеством. Обе наши пары обуви были, как магнит, но я заметил то, что потом не раз замечал во время своих визитов в Россию — в восхищении этих людей не было ни следа зависти.
(…) Я навестил отца Флорана еще раз. Он как раз вернулся из больницы, куда ходил с Причастием для умирающей. Он выглядел, как боксер, был плохо одет, чтобы не обратить на себя внимание. Ему удалось пробраться сквозь толпу и отвязаться от мужчины, который стоял в очереди перед ним. Чтобы добраться до больной, ему пришлось назваться ее мужем. Хостию он передал ей под простыней. Такие действия были постоянной опасностью, но он был из теста мучеников, может быть, не совсем из теста святых, потому что ему не хватало святой добродетели смирения. Наделенный апостольским рвением, Флоран приобрел редкостное познание русской души. Сказанное им открывало вам, как и книги Достоевского, вершины героизма, на которые могут взойти русские, и бездны зла, в которые они способны спуститься.
Ленинград, закрытый и запрещенный город
Автор этого рассказа — англиканка, посетившая в 30-е годы приход св. Екатерины в Ленинграде. Священник, описанный ею — отец Мишель Флоран ОР.
Наше первое воскресенье в Ленинграде было на следующий день после выходного дня, и мы пошли на мессу, ожидая увидеть пустую церковь. Но это было заблуждение: среди прохожих, ходящих туда-сюда по Невскому проспекту, многие сворачивали с солнечной улицы к церкви святой Екатерины, расположенной в углублении. Видя, что мы иностранцы, один из наших братьев-католиков провел нас через боковой вход к ризнице, где священник разговаривал с небольшой группой прихожан. Затем мы прошли в храм и расположились практически за алтарем, в сталлах, которые прежде, должно быть, предназначались для министрантов или священников, которые пришли поучаствовать в службе.
Перед нами было мраморное заграждение, отделяющее алтарь от остальной части храма: около заграждения люди стояли на коленях плотными рядами, тогда как за ними свободное от стульев пространство заполнялось женщинами в косынках и мужчинами с непокрытыми головами. Как мне было известно, церковь святой Екатерины была построена при Екатерине II по плану французского архитектора Деламота для дипломатов и знатных иностранцев. Она была похожа на Лондонский Ораторий, однако, меньших размеров. Казалось, что церковь, украшенная статуями и барельефами из белого искусственного мрамора, в хорошем состоянии, хотя в некоторых местах стены осыпались. Восемь мальчиков, альбы которых позволяли видеть сверху рубахи, а снизу голые колени, зажгли свечи, подготовили миссал и колокольчик, а потом скрылись в ризнице. Тогда высокий статный священник, который, казалось, только что сошел с полотна венецианского мастера, вышел вперед. На нем был зеленый орнат. Взоры верных сосредоточенно и с необычайным молитвенным рвением обратились к алтарю. Священник сильным голосом запел Asperges, развернулся и направился к верным, собравшимся в нефе. Перед ним образовался маленький коридор, но это был всего лишь небольшой проход в толпе, которая смыкалась, как только он проходил словно морские волны, накрывающие пловца.
Хотя у нас в нашей английской одежде, вероятно, вид был странный по сравнению с остальными, никто не обратил на нас малейшего внимания, ибо все умы были заняты Мессой, и всякое рассеяние было изгнано прочь.
Большинство завсегдатаев прихода святой Екатерины, как говорят, были потомками поляков, переселенных в Петербург Екатериной II, и сумевших вековыми усилиями сохранить свою веру и язык. Я не знаю, есть ли католики среди русских.
Месса была торжественная. Несколько человек пели Kyrie, Gloria, Credo. В конце молитвы Отче наш конечное воззвание “sed libera nos a malo” казалось, вот-вот взорвется, так сильно оно было наполнено смыслом. В конце мессы все, кто стоял на коленях перед заграждением, приняли причастие и уступили свои места другим верным.
Месса заканчивалась. По-польски запели Литанию Божией Матери, и вся огромная ассамблея со всей душой единодушно отвечала на молитвенные воззвания. Я чуть не задыхалась от переживаний, тягостных для меня, и едва удерживалась от слез. Каждое воззвание, казалось, забрасывает на Небесный берег умоляющую волну прошений. Когда закончилось песнопение Tantum ergo, установилась глубокая тишина, и священник вышел из-за алтаря. Верные в войлочных ботинках бесшумно вышли на сияющий солнцем и загроможденный Невский проспект. Мы вышли так же, как и вошли — через ризницу. Дюжина тетушек толпилась там с тепло закутанными детьми, ожидая, как нам показалось, их крещения.
Свидетельство современницы
На борту судна «Providence»,
23 сентября 1935
Месье,
Я возвращаюсь со стажировки в России (поскольку в Лионе я преподаю русский язык и литературу на филологическом факультете), я провела месяц в Ленинграде. В течение этого времени я часто видела отца Флорана; между нами установились доверительные дружеские отношения, с моей стороны подкрепленные еще и большим уважением и восхищением.
Мне удалось увидеть своими глазами жизнь, которую ведет отец Флоран в Ленинграде — в верности, нескончаемой деятельности, самоотречении и любви. Его жизнь стала еще тяжелее с тех пор, как в конце августа монсеньор Амудрю был отозван во Францию; теперь отец Флоран (с русским священником, положение которого очень шатко, поскольку в любую минуту его могут арестовать) окормляет все католические церкви Ленинграда и пригородов, он служит мессу в восьми или десяти различных храмах, исповедует на русском, французском, немецком, проповедует по-французски и по-русски. К счастью, его здоровье выдерживает все тяготы; что же до его бодрости духа, то она вам известна…
Несмотря на всю грусть, которую ему доставляет людское горе, с которым он непосредственно сталкивается, он хранит надежду и пыл, которые придают ему огромную силу и во многом помогают ему делать добро всем тем, кто приходит к нему. Ему удалось завоевать большую популярность и привязанность среди всей его паствы; особенно его любит небольшая группка француженок, оставшихся в Ленинграде. Как раз благодаря им он не остается в изоляции, а нашел надежных друзей, с которыми может говорить, не таясь.
(…)
Марсель Эрар
Беседа с госпожой Маргаритой Коваленко, Франция
В то время не было воскресений. Первые пять дней люди работали, шестой день был выходным, и все сначала. Воскресенье было упразднено. Однако, отец Флоран по воскресеньям служил четыре мессы. К нему отовсюду приезжали люди, даже за полторы тысячи километров, чтобы покрестить детей. После воскресных месс люди он преподавал людям другие таинства. Есть свидетельства очевидцев, которые говорят, что в приходе святой Екатерины была необычайная обстановка.
Время от времени отец Флоран ходил в английское консульство, чтобы отдохнуть, в остальное время за ним следили. Как-то раз к нему приехала его крестница. Она захотела пригласить Флорана в ресторан напротив Исаакиевского собора. Но там их просто выставили за дверь.
В 1938 году английское консульство закрыли. Флорану было практически невозможно отправить письма крестному отцу, брату. Он отправлял письма только через посольство Франции в Москве. Однажды Флоран узнал, что в Ленинграде будет проходить научная конференция, на которой будет участвовать француз. Отец Флоран увиделся с ним и попросил о встрече в отеле, где остановился ученый. Во время их разговора вокруг крутился какой-то мужчина.
Преследования в 1938 году достигли своего апогея. В письме крестному отцу Мишель Флоран пишет: “Здесь каждый день — это Страстная Пятница”. Можно было ожидать чего угодно. Но, “может случиться только то, что позволит Господь”.
В другом письме Флоран рассказывает о чуде святого Иосифа: ему удалось спасти облачения и священные сосуды из разграбленного и оскверненного храма святой Екатерины.
Флорану запретили носить Причастие умирающим. Но Флоран не боялся ничего. Он был готов на все, потому что его работой было служить Богу.
Визу Флорану продлевали в час по чайной ложке — то на три месяца, то на шесть, то на один. Когда он уезжал из Ленинграда в Москву за визой, он никогда не знал, вернется ли. Прихожан мало помалу арестовывали, ссылали, пытали, убивали. Приход все уменьшался. В 1939 году началась Вторая Мировая Война.
В июле 1941 года Флорана приговорили к смерти за шпионаж в пользу Ватикана. Отец Мишель не любил говорить об этом. В последний момент казнь заменили высылкой. Флорана выслали из СССР в Иран через Баку.
Из Ирана он попал в Ирак, оттуда — в Сирию. Затем он оказывается в Библейской Школе в Иерусалиме. Через Александрию в Египте Флоран попадает в Африку, проезжает до самого юга, где в 1943 году садится на английский военный корабль и получает военный билет Британских Королевских Вооруженных Сил.
Движение Сопротивления. (Из письма отца Флорана)
10 марта 1983
Мой дорогой отец,
прежде всего прошу прощения за то, что не сразу отвечаю на письмо, которое отец приор передал мне. Меня не было в монастыре долгое время.
Да, это я, отец Кловис-Мишель Флоран ОР, и я был ведущим на лондонском радио в 1943-44 годах. Мне пришлось уехать из России в 1941 году, и после пребывания в Ливане, где я служил как священник, я прибыл в Лондон в 1943 году.
На лондонском радио уже какое-то время существовала передача, которую вел один священник. Я начал работать вместе с ним, а потом продолжил сам, и работал до мая 1944, когда передачи прекратились ввиду того, что высадка десанта была уже близка.
Радиопередача называлась “Говорит Католическая Франция”. Позывными программы был гимн “Salve Regina”. Меня просили, — и я на эту просьбу ответил в вольной форме — говорить о религиозном взгляде на происходящее, рассказывать о вероучении, о преследовании евреев, депортациях. Крест Христа был оружием против свастики.
Благодаря европейскому движению Сопротивления я получал подпольные брошюры и газеты. Я стал глашатаем отца Шайе и его публикаций в “Христианском свидетельстве”, читал в эфире присланные в редакцию письма, цитировал постановления епископата и послания христиан, вовлеченных ы борьбу против нацистской идеологии.
После Освобождения я узнал, что мои бедные слова имели большое влияние в оккупированной Франции. Впрочем, те, кому удавалось совершить побег из оккупации, тоже говорили мне об этом.
Во мне не было ничего от военного корреспондента, я просто сеял надежду, исправлял заблуждения. К сожалению, у меня не осталось записей этих передач, я отдал их в музей Сопротивления в Париже после 1944 года. Уточню, что в течение всего этого времени “свободные” французские священники находились в Великобритании под началом монсеньора Джекобина Дейя, епископа Вооруженных Сил Великобритании.
В 1939 году меня не было в армии, поскольку я находился в Советской России, и был последним священником в Ленинграде. Меня просили оставаться там как можно дольше, — но это уже другая история…
Не знаю, достаточно ли вам этих заметок. Сами понимаете, что трудно обо всем сказать в письме. И потом, я никогда, или почти никогда, обо всем этом не говорил. (…)
Я нахожусь в полном вашем распоряжении. Я еще не умер, мне всего лишь 81 год! Но с благодатью Божией я могу еще послужить!
Искренне ваш,
Алжир. Франция. Последние годы
Отец Мишель Флоран участвовал в высадке союзников, был ранен, получил Орден Почетного Легиона. Поскольку война тогда еще не закончилась, отец Мишель стал вести передачи для Польши на латинском языке, за что впоследствии он получил от польских властей высшую государственную награду — орден Белого Орла. Бельгия наградила Флорана Орденом Леопольда. он получил также другие ордена и медали различных государств.
После войны Доминиканский Орден посылает Флорана в Англию, где в Лондонском университете он защитит докторскую диссертацию по теме “Крещение Киевской Руси”. Диссертация была написана по-английски и переведена на французский.
Отец Мишель участвовал в экуменическом движении. Он вернулся во Францию, в монастырь в Лилле. но в 1953 году он был назначен в Алжир. Там он занимался скаутами, проповедовал, проводил реколлекции. Флоран покинул Алжир после того, как в 1962 году страна обрела независимость.
Вернувшись во Францию, отец Мишель приехал в Дижон, где продолжил апостольскую работу. Епископ Безансона назначил Флорана исповедником кармелитского монастыря. Он ездил в Швейцарию, куда его приглашали проповедовать. Но время шло, и отец Флоран заболел раком. Последние пять лет за ним ухаживала Франсуаза Бюзети, хозяйка аптеки. Она сохранила все вещи и документы отца Мишеля.
Перевод и составление текста: Юлия Иванова
В составлении использованы материалы, любезно предоставленные Маргаритой Коваленко и Франсуазой Бюзети.
