Зачем нам траурный венок?

Уже не бабушки и дедушки – прабабушки и прадедушки: в этом году тем, кому в сорок первом было восемнадцать, исполнится уже 90. А под плитами Пискаревского мемориального кладбища лежат далеко не только молодые – и значит, совсем давние уже наши пращуры. Еще лет 10-15, и не только ветеранов, но и тех, кто просто родился до войны и «жил при ней», останутся единицы.

Так какой смысл в этих пафосных протокольных возложениях венков в памятные даты, с неизменным ритуалом, вызывающим легкое подташнивание еще со времен принудительно-казенного советского патриотизма? И, если даже для кого-то этот смысл есть, то что делать на этих мероприятиях христианину, которому уместнее бы, кажется, в церковной тишине помолиться о павших, а не вышагивать с букетиком чахлых гвоздик под объективами теле- и фотокамер многочисленных журналистов?

Протокольное мероприятие в официозном мемориале. 26 гектаров гранита, сааремского доломита и бронзы. Шесть тысяч индивидуальных воинских могил, еще 70 тысяч солдат в братских могилах и 420 тысяч жителей блокадного города. От цифр стреляет в голове, их не осознать. Советский размах, советская эстетика, советская анонимность и безличие отдельного человека, затерянного в этом граните так же, как затерялось где-то в этих траншеях его тело. Где посреди всего этого есть место Богу? Как Он мог все это допустить? И где Он вообще был в тех сорок первом, сорок втором, сорок третьем годах, когда здесь хоронили от трех до десяти тысяч человек в день? Где???

…Я не знаю правильного ответа. Знаю один, который – единственный – не вызывает прямого отторжения: Он замерзал насмерть в окопе. Умирал от голода на блокадных улицах. Его тело по несколько тысяч раз в день сваливали в общую траншею. На наших улицах. В эту траншею. Сюда.

Не 68 лет – века нужны, чтобы осознать происшедшее.

…Вам все еще кажется, что христианину здесь нечего делать? Мне — уже нет.