Потому я встретился и побеседовал с отцом Юрием. Разговор получился о жизни вообще, о вере и о том, как в разное время этой жизни доводилось встречать Пасху.
— Как вы стали католиком?
— Это был довольно долгий путь. Вся моя родня — из Питера и Подмосковья, а вот бабушка — родом из Литвы. В Петербург она приехала молодой и всю свою жизнь прожила здесь. И она была католичкой. Родители мои были неверующие; отец — даже воинствующий атеист. И когда я родился в 1963-м году — крестить меня бабушке он не позволил. Но она всё-таки крестила тайно, ещё младенцем. Потом я несколько раз был вместе с бабушкой — как тогда говорили, “в костёле”. В храме Божией Матери Лурдской на Ковенском — потому что, как известно, других тогда ещё не было. А после всё шло, как обычно: школа, друзья. И ни какой особой религиозности. Ну, ходили с другом на “поле” за нашими домами в Весёлом Посёлке — жечь костры на Пасху. Но тут тоже глубокого смысла не было. И всё-таки какой-то интерес к Католической Церкви у меня остался. Наверное, на уровне эстетики. Мне запомнился храм: орган, свечи, торжественное богослужение. Так вот оно внутри и тлело под большим слоем пепла, как те угли от костра. Но потом вдруг разгорелось.
Мне тогда стукнуло лет 14-15. Я понял, что в Бога всё-таки верю. И стал искать — “А где оно?” После школы я учился в строительном ПТУ на столяра-паркетчика. В то время прочёл “Словарь атеиста”. Оказалось, замечательная книжка. Надо только уметь её читать, отсеивать идеологию. Я до сих пор рекомендую ее знакомым. Также читал и другую подобную литературу, другой-то не было. Но обсудить ситуацию было по-прежнему не с кем. Я просил у Бога: “Господи, пошли мне хоть одного друга, с которым я мог бы поговорить об этом!” Ходил и в православные храмы, и в костёл. Потом я осознал: надо идти туда, куда тянет. И тут началась моя бурная деятельность по внедрению в Католическую Церковь. Я начал регулярно посещать службы на Ковенском, хоть и не понимал ни слова. Был, наверное, год 79-й. Я набрался смелости и обратился к одной из прихожанок.. Хороша картинка: тёмный и пустой переулок, ПТУшник подходит к бабушке… Подхожу и говорю: научите меня молиться. Бабушка перепугалась и говорит: ничего не знаю. Идите к ксендзу. А как оть к нему обратиться-то? Она что-то такое выдала. Я не понял. Попытался повторить — ничего не получилось. Задним числом я теперь понимаю, что это было Niech bedzie pochwalony Jezus Chrystus — “Слава Иисусу Христу” по-польски. Подхожу к ксендзу — отцу Иосифу Павилонису, всем “старым” известному, поскольку был он тогда один-единственный. Но он меня прогнал — на русском у него молитвенника не было. Сказал: “А чтоб молиться — язык учить не надо”. Опасался он чужих. Времена ведь те ещё были. Что ж теперь делать? Так я и продолжал дальше ходить. И упёрся, что называется, рогом. Молился, как умел. Бывал на службах. Выучил польский язык. Обратился еще к одной бабушке, пани Зосе, она подарила мне молитвенник на польском — там была катехитическая часть, и это были “мои первые католические книжки”. Никакого Евангелия я ещё не читал. Тем временем в ПТУ меня и двух моих друзей уже “вступили в комсомол”. Мне этот комсомол, конечно, был совершенно по барабану. А в армию я ушёл уже католиком. И на втором году службы случилась история. Замполит роты обнаружил у меня крестик. Велел снять. Я отказался. Он понял, что я верующий, раскипятился. Вызвали меня на комсомольскую ячейку в роте. Проголосовали за исключение из комсомола и говорят: отдавай билет. Я говорю: не отдам, потерял.
— Что, действительно?
— Это была совсем не правда. Потому что к тому времени я уже попал в хозвзвод и отправился работать в свинарник. И служил у нас православный парень. У него был карманный Новый Завет. В этом свинарнике мы впервые Евангелие и прочитали. А потом устроили аутодафе, то есть торжественно сожгли свои комсомольские билеты. Поэтому я и сдать свой билет никак не мог. Потом вызывают меня в управление вместе с замполитом роты. Встречает нас майор, замполит управления. “Что, верующий?” — спрашивает. “Верующий” — “Что, исключили вы его из комсомола?” — “Исключили”. Тут майор говорит: “В комсомоле — восстановить, комсомольский билет — вернуть!” Мы оба в шоке: и я, и замполит. Потом уговорились — будем всем говорить, что билет он мне вернул.
— Что же это было с товарищем майором?
— Сам не могу понять. Андроповские всё-таки времена. Армия. Советская власть! А тут — такое. Ближе к концу службы я приехал в отпуск, и тогда отец Иосиф меня условно покрестил, ни в какие книги не записывая, — в ризнице, тайно. Тогда же он принял мою исповедь и в первый раз причастил. После армии я поступил в медучилище, на фельдшера скорой помощи. Продолжал регулярно ходить в храм и постепенно в это дело встревал. Стал министрантом. Прислуживал на Пасху, и, пожалуй, это была моя первая по-настоящему прочувствованная Пасха. Году в 85-м мы познакомились с Надей и Женей Мартынович. Исполнилась моя молитва о друзьях, с которыми можно поговорить о вере, — на их “пятничных встречах” я углубил свою христианскую веру. И тут у меня родилась мысль, что я хочу быть монахом. Идея эта меня посетила ещё в армии. Про то, что бывают разные ордена, я знал. Но у иезуитов репутация была подмочена, у доминиканцев тоже — всё-таки инквизиция. А кроме того, я вычитал в атеистической литературе, что доминиканцы мяса не едят. Я такого, конечно, вынести не мог. Остаются францисканцы. Даже в атеистической литературе о них писали неплохо — меньше гадостей, чем про других. И если в эпоху оттепели, думал я, кто-то и появится у нас, — это будут францисканцы. Я искал их, искал, ездил во Львов, в Вильнюс… Но с теми, кого нашёл, — ничего не складывалось. Особого интереса не проявляли. Когда я понял, что происходит “литовский праздник Обломайтис”, — в смысле, ничего не получается — готов был уже куда угодно, лишь бы в монастырь.
— Почему же так реагировали?
— Вероятно, у Господа на меня были другие планы. И вот как-то на встречах у Нади и Жени появился священник. Не кто иной, как отец Евгений Гейнрихс. Как-то он мне говорит: я слышал, что ты ищешь контакты с монахами? А я доминиканец. Могу дать тебе для ознакомления устав терциариев. Я с ним ознакомился, а потом попросил устав Первого ордена. И когда его прочитал — всё. Забыл о францисканцах… обо всех забыл. Сказал: ничего больше не хочу. После устава он дал мне прочитать “Жизнь святого Доминика” Лакордера — старое дореволюционное издание. Тут уж точка была поставлена окончательно.
— Не было ли мысли бросить всё это, создать семью?
— Ну, на “Скорой” всё-таки работаешь с девчонками и порой задумываешься: а может, семья, дети? Но я чётко понимал, что отработаю три года и буду пытаться уйти к доминиканцам. Призвание перевесило, в 91-м я отправился в новициат. Отучился. Рукополагал меня епископ Кондрусевич уже в Святой Екатерине, в 98-м году. Потом я отслужил десять лет на Украине. И вот — вернулся в родные пенаты.
— Представляли себе, что вас будет ждать в новициате?
— В 90-м и 89-м годах я уже бывал в монастырях. И потом, я читал устав Ордена. Поэтому представлял, на что будет похоже. Правда, во мне оставались романтические представления о монашеской жизни: посты, молитвы, облачения… На практике всё более прозаично. Но я не разочаровался. И, несмотря на все проблемы, что существуют в Католической Церкви и в нашем благословенном Ордене в частности, — до сих пор уверен, что лучше доминиканцев на свете ничего нету. Не говоря уж об истории Ордена — в интеллектуальном и душепастырском плане. И хабит наш — самый красивый!
— Бывает ведь, что Пасхи переживаются по-разному?
— Конечно. Вот один раз в Кракове на Пасху я должен был отвечать за радиофикацию. То есть всё время просидел в ризнице при пульте управления звуком. И осталась от праздника большая неудовлетворённость. Понимаю, что Пасха, — но самого переживания не случилось. А сильное переживание — это когда смотришь на нарядных прихожан в Триденствие и радуешься, что люди не боятся приходить в храм на праздник. В Польше приходят даже на Тёмную Утреню — в Великую Пятницу и Субботу. Есть в этом красота и какая-то нужная жертва: оторвать кусок от своего сна и посвятить это время Богу. Тем более что чтения в эти дни очень помогают проникнуться нужным духом. Второе Чтение в Субботу — великолепно. Это древняя проповедь второго века, как бы от лица Иисуса Христа — обращенная к Адаму: “Встань, спящий, пробудись, пробудись! Я, Господь, к тебе при- шел. Я умер, хотя бессмертен, Я все испытал твое, кроме греха, чтобы быть с тобой рядом и тебя очистить и оживотворить. Вот перед твоими глазами Мой Крест, на ко- тором Я принимаю твои страдания и твои грехи, чтобы ты очистился Моею благодатью”. Конечно, в этом Адаме, к которому обращено воззвание Иисуса, — все мы. Мы потомки Адама, тоже валялись в глубине греха. А потом приходит Христос и вытаскивает нас из ада в это счастье. Всю свою дорогу я это чувствую. Придумал вот Господь меня поставить в доминиканцы. Спокойно, мягко, без потрясений, Он вводил меня в такие ситуации, что мне оставалось только сказать: да. Это моё. Хочу. А уж то, что я оказался священником, — это ещё больше того, сверх моих просьб. Я-то хотел быть просто монахом. А Господь дал мне гораздо больше.
— Интересно так жить?
— Конечно. Вот я смотрю на наших доминиканских отцов… Для всех эта жизнь — настоящее приключение, с самого начала. И не перестаёт быть интересно.
Беседовал Фёдор Дубшан, газета “Встреча” прихода св. Екатерины
Фотографии: Ю.Иванова, Е. Мартынович, Н. Бакина
