Даже несмотря на то, что папа Иоанн Павел II причислил к лику святых и блаженных огромное количество людей — с какой-то беспечной щедростью объявляя чуть не каждого встречного хорошего человека — достойным Царства.
Теперь, 1-го мая, собираются беатифицировать самого Иоанна Павла II. Что же, это неплохая альтернатива Дню Трудящихся. Всякий Папа Римский, как-никак, тоже трудящийся. Работник. И даже раб рабов божьих. Про Иоанна Павла это можно сказать с двойной уверенностью: он с такой неуемной энергией носился по миру, по Божьему дому, с таким количеством людей переговорил и столько наводил порядок, — что любой дворецкий позавидует. Вот именно: он как будто бы, вооружившись тряпкой, стирал пыль со всего мира. Такое было ощущение. Если Святой Петр и Господь тоже так считают — они, наверное, должны быть довольны.
Я не застал Папы Войтылы; не застал, как католик. Конечно, с детства я про него слышал. “Янпавел” был константой где-то на заднем фоне. Главное впечатление от него было — улыбка. Честно говоря, мне было все равно — но он хотя бы не производил тяжелого впечатления, а в нашем мире это уже достижение.
Когда меня начали католизировать — в смысле, катехизировать, я узнал больше. Ознакомился с папскими энцикликами. Что-то выяснил про жизнь самого Кароля Войтылы. Но сильнее всего действовало то, как относятся к нему сами католики, те, кто его видел лично — да и все прочие тоже.
Тут было не просто безоговорочное, торжественное и патетическое почитание духовного лидера, князя Церкви — тут тоже сразу появлялась какая-то улыбка, двойник улыбки Папы. Если не на лицах, то в интонациях беседы. У Папы хороший пиар? Или всё-таки миссионерский талант, позволяющий не только вещать прописные истины веры, но и делиться теплом? Я не знал точно, но улыбке, на которую отзываются другие люди, хотелось поверить.
Хотя в то время, когда я задумался, наконец, об этом, Папа был уже сильно болен: сгорбленный, очень усталый пожилой человек в белом. Но каким-то образом над ним — старым и усталым — вставал образ его молодых и зрелых лет, бодрый и свежий, с каким-то даже голливудским прищуром Клинта Иствуда.
Крестить меня должны были на Пасху 2005-го года.
Уже в феврале Иоанн Павел попал в тяжелом состоянии в больницу — у всех тогда на устах было название клиники “Джемелли”. Меня пригласили участвовать в ежедневной молитве за здоровье Папы; это состояние постоянной тревоги и ожидания странным образом плотно сплелось с надеждой, которую я чувствовал перед Крещением. Казалось, что сейчас особенно широко открывается какой-то проход в тайну — в который не так часто можно заглянуть. Мы, католики, все-таки странный народ: слезы у нас всегда перемешаны с радостью и смехом, как будто мы — химерические существа из бестиария, помесь белого клоуна с рыжим. Но в этом есть что-то безумно человеческое.
Мы с папой Войтылой разминулись в дверях: я входил в Церковь земную, а он направлялся вверх по лестнице, очевидно, в Церковь небесную. Наступила Пасха, когда меня должны были крестить; это было через неделю после его кончины 2 апреля 2005 года.
В ночь перед Крещением я не мог заснуть, лежал, думал, нервничал. Как будто Новый Год завтра — только такой, который бывает раз в жизни. Вдруг в мыслях, как в листьях, будто зашелестел какой-то ветер, и в ветре этом я почувствовал тихий голос.
Он спокойно сказал мне: “Не бойся”.
Потом уже я узнал, что “Не бойтесь” — было цитатой из Евангелия и первыми словами, с которыми новоизбранный Папа Иоанн Павел II обратился к народу в Риме в 1978 году.
Я не знаю точно — но, по-моему, это он мне шепнул, когда мы проходили мимо друг друга. Как мог бы шепнуть незлой преподаватель студенту, заходящему в аудиторию на экзамен.
После у меня было Крещение, Церковь, паломничества, стояния, молитвы, разочарования, кризисы веры, перевороты, антиклерикальные тенденции — все, что положено в нормальной духовной жизни. Я стал скептичнее, наверное; я встречал мнение, что Иоанн Павел II был консерватор, что он не поддержал дух II Ватиканского собора и остановил все прогрессивные течения. Еще не разобрался; возможно, так и есть. Но, (перефразируя анекдот), я люблю его не за это. Я не могу не любить его за легкость, за улыбку, которая была искренней. Улыбка в этом довольно-таки мрачном мире, который мы себе устроили — настоящий подарок. Не будь этой улыбки и легкости — я вряд ли бы сунулся в храм.
И я благодарен за слова, сказанные мне тогда шепотом. Потому что, может, это лучшее, что человек или Бог могут сказать другому человеку.
Иоанн Павел ушел вверх по лестнице — а улыбка, как у Чеширского Кота, осталась. Слова тоже остались. Ну, раз так сказал — значит, бояться не будем.
Федор Дубшан
