…Итак, с доминиканцами я познакомился самым неожиданным и удивительным образом. В 1978 году мне попалась в руки книга «гедеэровского» марксистского историка Винтера «Рим и СССР». Или что-то подобное. Среди прочих интересных сведений, оттуда я впервые почерпнул информацию – довольно куцую, как и следовало ожидать — о так называемых «русских католиках». В частности — про блаженного отца Леонида Федорова и русскую доминиканскую общину матери Екатерины Абрикосовой. Прочитал и весьма заинтересовался. Для меня в то время эта тема не была ни праздной, ни посторонней. Не успел я одолеть эту книгу, как случайно познакомился с неким человеком (судьба его весьма интересна и поучительна, но это – уже совсем иная история), с которым и поделился своим неожиданным открытием. На это он сказал: «Да. И я знаю последних сестёр из этой общины и даже могу с одной из них Вас познакомить в самое ближайшее время». Через неделю я уже был в гостях у сестры Екатерины (Норы Николаевны) Рубашевой. Столь удивительным путём Орден Проповедников вошел в мою жизнь.
…Сначала я вступил в, так называемый, Третий Орден. И это меня, учитывая тогдашнюю ситуацию (на дворе 1981 год) вполне устраивало. Но, вдруг, времена начали стремительно меняться и, в конце концов, вопрос встал жестко. Надо было определяться. Итак, в день Святой Пятидесятницы 1988 года я принес вечные обеты в Ордене Проповедников перед отцом Александром Хауке-Лиговским, уполномоченным их от меня принять. Таким образом, я вошел приход в Ковенском переулке, а позднее возглавил возрождённый приход святой Екатерины — уже как доминиканский священник. Несколько позднее я познакомился в Дижоне с отцом Флораном, доминиканцем, совершившим в храме св. Екатерины последнюю мессу перед его закрытием. Насколько мне известно, в новейшей истории католичества в России такая встреча поколений – единственная.
…Понятно, что тогда на многие вещи я смотрел совершенно иначе, чем теперь. Житейский опыт и ноющие «боевые раны» вносят свои существенные коррективы в мальчишеские восторги. Но тогда, уже во второй половине 80-х я несколько раз ездил в Польшу, и подолгу гостил в доминиканских монастырях. Эти поездки, встречи и знакомства, связанные с ними — произвели на меня огромное и по сию пору неизгладимое впечатление. Мне посчастливилось быть знакомым с замечательными доминиканскими «стариками». Большая часть из них уже из этой жизни ушла. А тогда я ориентировался на их открытость, терпимость, мудрую доброту и заинтересованность обновляющейся Россией. Доминиканская молодёжь, с которой я тогда, будучи и сам ещё вовсе не старым, приятно удивляла меня уровнем знания русского языка, знакомством с русской культурой, литературой, духовностью…
…Сложилось однако так, что все с кем я приятельствовал в те годы, с кем общался во время своих польских путешествий, кого я с некоторой наивностью ждал здесь, оказались довольно далеко от России. С кем-то я встречался позднее в Гроттаферрата, с кем-то — в Мюнхене… С кем-то задушевно беседовал, гуляя по вечернему Парижу.
А сюда приехал совсем немолодой о. Людвик, не вполне, мягко говоря, владеющий русским языком. И оказался он здесь, по его свидетельству, достаточно случайно. Если, конечно, случайности вообще бывают.
Человек, кажется, с даже еще более тяжелым характером, чем мой. Однако позднее отец Андрей Белят с удивлением кому-то рассказывал: «В Петербурге – этакие два «харизмата». Упрутся лбами и вроде бы, кажется, все должно закончится катастрофой. Но приход развивается, и партий в нём никаких нет. Люди одинаково любят и того и другого». Не факт, что так было во всех деталях, но таково впечатление стороннего наблюдателя.
Разгадка, думаю, вот в чем. У нас с отцом Людвиком были весьма непростые взаимоотношения — это естественно: разный возраст, разная судьба, разная формация, культура, язык — все разное. Кроме одного! Мы не давали «солнцу зайти в нашем гневе». Мы, бывало, поссоримся, иногда на повышенные тона перейдем, а потом друг перед другом повинимся, грехи отпустим и мило беседуем, и дальше живем. На самом деле, о. Людвика я считаю одним из больших Божьих даров на своём непростом жизненном пути. Очень порядочный, благородный и милосердный человек. Глубоко, по-настоящему, верующий и чистый. Хотя и с непростым характером. Но ведь и у многих святых характер был весьма непростой.
…Я довольно быстро понял, что руководство возрождающимся приходом с этой постоянной стройкой — не совсем предмет моей мечты. Дело не в трудностях, а в слишком уж нешироком пространстве для творческой реализации. Если бы — думалось тогда — я не был здесь настоятелем, то, к примеру, более интенсивно смог бы сотрудничать с радио в Петербурге и Москве. Были и разные иные предложения, в том числе – весьма лестные — от архиепископа Тадеуша Кондрусевича. Однако, по совести, мое место было здесь, где бывало очень трудно и иногда мучительно безрадостно. Я прекрасно понимал, что если я уйду отсюда, особенно в первой половине 90-х годов, то этот храм перестанет быть доминиканским. Слишком уж он хорош!
Дело обстояло так. Архиепископ Кондрусевич, вскоре после своего назначения в Москву, ещё прежде, чем приехать в Россию, пообещал храм св. Екатерины дать в управление о. Павлу Одиньшу. И тот позднее при мне как-то в сердцах спрашивал архиепископа: «так как же там будет с Катариной?». Но что архиепископ Кондрусевич отвечал: «Как нунций сказал, так и будет – ты будешь в Ковенском, а Евгений — на Невском». Речь шла об архиепископе Франческо Колласуоно, первом нунции в СССР и, позднее, России. С ним мне пришлось в те годы довольно много и часто общаться. Мне было совершенно ясно, что пока я здесь — все так и останется. Это соображение подтвердилось дважды и позднее. Жизнь однако не стоит на месте и потом ситуация изменилась.
В завершение этой темы могу добавить, что именно мною было инициировано подписание договора с епархией, согласно которому храм был закреплен за орденской общиной. Жизнь моя в то время была очень не проста, а этот договор лишал меня последних возможностей «манёвра». Однако я всё же поступил не как, может быть, хотелось и, вероятнее всего, было лично для меня «тактически выгодно», а так, как велел долг. Многие тогда надо мной смеялись. Но я и сегодня об этом не жалею.
о. Евгений Гейнрихс, ОР
