Достоинство человека
Основа католического учения в вопросах биоэтики
1. Необходимость в нравственных критериях для вопросов, связанных с человеческой жизни
Католическая Церковь настаивает на том, что одни научные критерии не могут обеспечить удовлетворительных ответов на такие вопросы, как начала и конца человеческой жизни, аборта, эвтаназии, исследования с человеческих эмбрионов и т.д., просто потому, что наука, объективно описывая эти процессы, не может освещать их с этической точки зрения. То, что на самом деле случается или может случаться фактически, не может решить вопрос о том, что должно случаться. Нельзя перепутать уровень фактов с уровнем долженствования. Следовательно, нам нужны нравственные ориентиры.
В принципе в католической Церкви считается, что биоэтика, хотя в ней и есть своя специфическая проблематика, требующая особого внимания, не отделяется так сильно от остальных нравственных вопросов, что нуждается в разработке совсем новых критериев распознавания. В конце концов, в области биоэтики можно найти все нравственные направления, действующие в других областях нравственности (релятивизм, конвенционализм, прагматизм, утилитаризм, деонтологизм, и т. д.).
2. Стержень нравственной позиции католической церкви – достоинство человека
Для католической Церкви главный критерий решения этих проблем – достоинство человеческой личности. Что это означает, и что именно влечет за собой?
Под достоинством человеческой личности подразумеваем, что человек, как говорит Кант, имеет ценность и не просто «рыночную цену», то есть, он является «целью самой по себе», так что не может быть «использован» как вещь, или как средство для каких-либо целей без учета его достоинства. Все это означает, что каждый человек как личность носит в себе несоизмеримую ценность, несводимую к какому-то другому благу, и поэтому требует безусловного уважения. Только на этой основе можно найти надежный фундамент для почти общепринятых сегодня прав человека.
На самом деле, если понимаем, что достоинство человека и его личностный характер принадлежат к области ценностей, а не к простому описанию фактов, это влечет за собой то, что полное обоснование прав человека можно сделать лишь в рамках онтологии личности, с учетом, конечно, её достоинства.
Как можно подробнее понять достоинство человека, и какие существуют признаки того, что это действительно его онтологическое положение? Кажется, один из его корней находится в конститутивной нравственности человеческого существования. Если человек носит в себе чрезмерную ценность, несоизмеримую с ценностью других нам знакомых существ мира, то благодаря тому, что его ценностные суждения не зависят всегда от его желаний и потребностей, и что его поведение не является всегда результатом естественных импульсов и стимулов. Утверждать, что человек нравствен, означает признать в нем способность к тому, чтобы принимать некую универсальную точку зрения, и делать относительными свои собственные интересы и частные предпочтения. Именно потому, что он умеет принимать дистанцию к самому себе, он как-то становится абсолютным. Именно из-за того, что он умеет установить иерархию между своими собственными целями и подчинять их критериям справедливости, когда они несовместимы с целями других людей, мы говорим, что он цель сама по себе.
Хотя некоторые греческие философы (и другие культуры) значительно приблизились к этому понятию и сумели уловить преимущество человека над другими существами мира, однако нужно сказать, что четкое утверждение личностного характера человека и его безусловного достоинства, это вклад христианства в мировую культуру, что признают даже современные философы (чуждые христианству), как например Хабермас. Это исторический факт, что само понятие «личность» возникло из споров о природе Христа и о тайне св. Троицы. На самом деле, идея «цель сама по себе» и достоинства человека вполне соответствуют с представлением о человеке как «образе и подобии Божии». С другой стороны, тоже факт, что светская культура приняла и усвоила это понятие и сделала его своим. Поэтому, когда Церковь говорит о вопросах, касающихся достоинства человека, она обращается не только к верующим, но и ко «всем людям доброй воли», предполагая, что они разделяют этические критерии, выводящиеся из личностного понимания человека.
3. Следствия и требования, выводящиеся из общего и универсального достоинства человека в области биоэтики
Мы должны сейчас изложить кратко и сжато некоторые заключения, зависящие от вышесказанного:
1) Наука (в т.ч. биологическая) и медицина должны служить благу человека и ни в коем случае не могут свести его к предмету исследования или средству достижения каких-то полезных целей. Здесь, нужно давать себе отчет в том, что достоинство человека – это не отвлеченная лишь черта человечества вообще, но свойство каждого отдельного человека, и оно ставит абсолютные границы (запреты) в обращении к каждому. Поэтому, даже и цель всеобщего блага человечества не может оправдать «использование» любого человека в качестве лишь средства без учета его достоинства. Именно это представил Федор Достоевский в романе Братья Карамазовы (II, v, 4) в диалоге братьев Ивана и Алексея следующим образом:
«—Скажи мне сам прямо, я зову тебя – отвечай: представь, что это ты сам возводишь здание судьбы человеческой с целью в финале осчастливить людей, дать им наконец мир и покой, но для этого необходимо и неминуемо предстояло бы замучить всего лишь одно только крохотное созданьице, вот того самого ребеночка, бившего себя кулачонком в грудь, и на неотомщенных слезках его основать это здание, согласился ли бы ты быть архитектором на этих условиях, скажи и не лги!
—Нет, не согласился бы, – тихо проговорил Алеша.
—И можешь ли ты допустить идею, что люди, для которых ты строишь, согласились бы сами принять свое счастье на неоправданной крови маленького замученного, а приняв, остаться навеки счастливым?
—Нет, не могу допустить».
2) Следовательно, существуют определенные границы и в научном исследовании и в техническом применении науки. Не все, что технически возможно, является нравственно приемлемым.
Часто бывает, что когда Церковь говорит об этом именно относительно проблем биоэтики, поднимаются голоса, говорящие, что «Церковь выступает против науки, против прогресса и, в общем-то, против разума и блага человека», ведь через такие исследования и применение различных техник можно бороться против «страшных болезней».
На самом деле, такие обвинения (которые находятся уже в числе общепринятых предрассудков нашей культуры) не выдерживают рационально обоснованной критики. Это видно, например, из того, что, когда Церковь применяет те же критерии в защиту социальных, экономических и пр. ценностей, которые вызывают широкое согласие в обществе (например, против войны, расизма, любых форм тоталитаризма и т. д.), обычно мало, кто возражает. Но как только затрагиваются вопросы, где общественное мнение двигается в другом направлении, то оно не только оспаривает саму позицию Церкви, но и отрицает даже её право высказываться. И сразу же появляются предрассудки, лишенные всякой доказательной силы, но чрезвычайно эффективные в плане пропаганды: Церковь очень консервативна, она всегда была против разума, науки и прогресса и тому подобное. В таких обвинениях можно усмотреть большое невежество в истории культуры; и эти обвинения сегодня сильно зависят от того, что именно в этих вопросах позиция Церкви прямо противоречит огромным экономическим интересам химических и фармацевтических индустрий.
То, что Церковь, с одной стороны, имеет право и даже обязанность говорить о таких вопросах, чётко видно на таком примере, как запрет убийства людей, чтобы приобрести органы для пересадки. И, с другой стороны то, что позиция Церкви никак не выступает против научного прогресса, видно в том, что у нее нет никаких возражений, когда и исследование и применение новых техник не вредит достоинству человека. Как конкретный пример приведу такой факт: самые продвинутые исследования в области генетики в Испании происходят на факультете медицины Университета Наварры, принадлежащего католической Церкви, где просто используют материнские клетки, а не эмбриональные, т. е. не используют зародыши.
Здесь учение Церкви является не «консервативным», но просто последовательным, хотя, правда то, что оно влечет за собой определенные ограничения. Тогда как чисто эмоциональный аргумент состоит в том, что благодаря исследованию с зародышами можно бороться «со страшными болезнями». Кажется, что под этим хотят скрыть «страшный факт»: незаконно использовать человеческую жизнь, уже существующую как просто «генетический материал».
И то, что тут сказано о генетических расследованиях, можно сказать mutatis mutandis об остальных проблемах биоэтики.
4. Когда начинается и заканчивается человеческая жизнь?
Можно еще возражать, говоря, что учение Церкви, это лишь одно из мнений, и что Церковь не может претендовать на то, чтобы навязывать всем свою позицию, например о начале и конце жизни и о статусе (личностном либо нет) эмбриона.
Это, правда, что Церковь имеет свою точку зрения в этих вопросах, и мы знаем очень хорошо, что не все разделяют ее. Но Церковь считает, что такая точка зрения достаточно обоснованная, не только исходя из божественного откровения (так, что она была бы действительная лишь для верующих), но и также с точки зрения практического разума. Это означает, что учение Церкви в вопросах биоэтики не опирается только на догматическое утверждение начала и конца жизни, но и на совсем рациональный (и потому действительный для всех) аргумент благоразумия: в отсутствии достоверности о начале жизни, мы обязаны уважать весь жизненный процесс.
Человеческая жизнь – это временный процесс, имеющий начало и конец. Дело в том, что в начале мы не «видим» уникального и неповторимого человеческого лица и, следовательно, не чувствуем то, что обычно чувствуем когда «видим» ребенка , это чисто эмоциональный аргумент, лишенный всякой рациональности. Тем более, если мы полагаем, что вместе с развитием медицины развиваются и возможности «пренатальной» диагностики и пренатального лечения. Не является противоречивым, что тот же зародыш может быть предметом лечения, как любой пациент, и уничтожения в зависимости от частных или общественных интересов? Все это имеет ясные следствия в области эмбрионального исследования, аборта и пр.
4.1. Церковь на стороне жизни — Отношение Церкви к аборту
4.1.1. Библия и традиция Церкви об аборте
В момент исторического возникновения христианства аборт и детоубийство были обычными практиками среди греков и римлян. Рождающееся христианство сразу проявило открытость к позитивным элементам этих богатейших культур (как философия и право), но решительно воспротивилось этим практикам. Дидахэ (V,2) утверждает: «Не убивай дитя во чреве матери и не лишай жизни новорожденного». Греческий писатель Афинагора напоминает, что христиане считают человекоубийцами людей, которые прибегают к медицинским абортам, потому что дети, даже находясь еще во чреве матери, уже являются «предметом заботы Божественного Провидения». Тертуллиан утверждает, что «препятствовать рождению – это убийство; неважно, уничтожается ли уже родившаяся душа или ее убивают до рождения. Тот, кто будет человеком, уже является им».
В отличие от греческой культуры, для которой материя является принципом зла, библейский менталитет утверждает внутреннее добро всего творения (см. Быт 1, 10.25). Такое добро достигает вершины в сотворении человека, благодаря которому все сотворенное стало даже «весьма хорошим» (Быт 1, 31). Это объясняется тем, что человек свободен и облечен достоинством образа и подобия Божия, сопричастен творческой власти Бога и продолжает Его задачу (см. Быт 1, 28-30). Он ответствен за мир, которым он должен управлять согласно замыслу Божию. Эта ответственность особым образом относится к другим людям, с которыми он устанавливает отношения диалога, равенства и любви. Благодаря взаимному признанию общего человеческого достоинства (см. Быт 2, 23), человек отвечает за ближнего перед Богом (см. Быт 9, 5).
Грех заключается в притязании занять место Бога и решать, что есть добро и зло (см. Быт 3,5). Однако это влечет за собой тяжкое нарушение человеческого достоинства, превращение своей ответственности за мир и ближнего в деспотическое господство. Из-за этого он считает себя вправе распоряжаться жизнью другого и чувствовать себя свободным от ответственности за него: «Разве я сторож брату моему?» (Быт 4, 9).
Все ветхозаветное откровение свидетельствует о том, что Бог терпеливо восстанавливает связь человека с Собой, и связи между людьми. Уважение к ближнему и забота о нем, особенно о слабых и нуждающихся, отражают истинную религиозность. То, что в Ветхом Завете нет явного упоминания об аборте, вполне понятно, поскольку в религиозном менталитете Израиля потомство было благословением Господним и мысль о том, чтобы избавляться от него была абсолютно чужда ему; но многие ветхозаветные тексты говорят, что для евреев замысел Божий распространяется даже на процесс вынашивания плода в материнском чреве (см. Иер 1, 5; Иов 10, 8-12; 2Мак 7, 22-23; Пс 22, 10-11; 71,6; 139, 13-14).
В Иисусе Христе всецело открывается, что в каждом человеке присутствует Божественный принцип, делающий его личностью и что отношения с Богом и с ближним неразрывны. Заповеди любви к Богу и к ближнему подобны из-за подобия человека Богу (см. Мф 22, 38-39). Невозможно любить невидимого Бога, не любя Его видимый образ – человека (см. 1Ин 4, 20). Все, что делается ближнему, делается Самому Христу (см. Мф 25, 40).
Антропологический оптимизм христианства не устраняется очевидностью греха; такой оптимизм решающим образом повлиял на развитие европейской и всемирной культуры и отразился в понимании личности, наделенной неотъемлемым достоинством, и стал этической основой исторического возникновения прав человека – центра тяготения современного нравственного сознания человечества, которое распространяется сегодня по всему миру, и было бы непонятным без исторического влияния веры в Бога-Творца, всегда находящегося на стороне жизни.
4.1.2. Защита не рожденного человека
Требование уважения и заботы о ближнем относится и к не рожденному, потому что личность присутствует в процессе жизни с самого момента зачатия. Документ Donum vitae Конгрегации Вероучения говорит:
«К человеческому существу следует относиться с уважением и обращаться с ним как с личностью с самого момента его зачатия и поэтому, с этого самого момента нужно признать за ним права человека, особенно неотъемлемое право всякого невинного человеческого существа на жизнь».
Если человек отвечает за другого, насколько же больше эта ответственность за того, кто полностью от него зависит, как в случае с собственным ребенком, особенно когда он, находясь в материнском чреве, абсолютно зависим и беззащитен. Ответственность по отношению к другому, требующая активно заботиться о нем, тем более запрещает посягать на его жизнь. Это было бы крайним случаем нарушения заповеди «не убий», которая, даже допуская некоторые исключения для законной защиты, тем не менее, не позволяет никакого исключения в случае жизни невинного человека.
С распространением христианства распространялась и идея неприемлемости аборта. Запрет аборта отразился в гражданских законодательствах, так, что он стал преследоваться как преступление. Что касается Церкви, то с самых исторических ее истоков за аборт карали особо тяжкими наказаниями, как отлучением от Церкви. Современное каноническое право католической Церкви постановило, что «тот, кто способствует аборту, если таковой совершается, подлежит отлучению latae sententiae» (ККП 1398), т.е. автоматически, для всех тех, кто совершает это преступление сознательно, в том числе тех, без чьего участия оно не было бы совершено.
4.1.3 Является ли аборт правом человека?
И все же в последние десятилетия, в результате процесса секуляризации культуры, почти всеобщее убеждение о зле аборта, изменилось столь радикально, что произошло почти полное перерождение терминов. Сначала Советский Союз в 20-е годы, и потом скандинавские страны в 30-е, приняли законы, позволявшие аборт. После второй мировой войны приняли такие законы Япония и страны Восточной Европы. Начиная с 60-х годов, постепенно, с различными оговорками, аборт был разрешен почти во всех странах западного мира.
Обычно аргументы в пользу намеренного аборта начинаются с приведения в пример драматических случаев столкновения между жизнью матери и жизнью ребенка. Постепенно сюда добавляются менее драматические случаи, вроде риска для физического и психического здоровья матери, социального и экономического положения семьи, а также соображения евгеники, например, возможность физической или психической неполноценности плода. Случаи, оправдывающие аборт, множатся вплоть до того, что любое неудобство (например, незаконченная учеба) начинает считаться уважительной причиной для лишения жизни нерожденного ребенка. Наконец, попросту утверждают, что это исключительная воля матери, которая обладает полной властью решать, прервать беременность или нет. Так оказывается, что то, что вначале представляли как исключительное решение для драматических ситуаций, теперь утверждается как право человека, так что нужно не только простить такого человека, но и законодательно защищать его и поддерживать государственными финансовыми средствами.
Защитники права на аборт обращают все свое внимание на положение матери и всеми возможными способами избегают любого упоминания о человеческой жизни самого зародыша. Поэтому, обычно не говорят об «аборте», но о более благозвучных выражениях вроде «добровольного прерывания беременности». Прерывание звучит мягче, чем уничтожение. И если оно «добровольное», то сюда вносится положительный оттенок индивидуальной свободы, которой поклоняется наша культура. Единственное исключение – это аборт по соображениям евгеники, когда нерожденному якобы оказывается благодеяние тем, что его избавляют от страданий неполноценности, попросту уничтожив его.
4.1.4. Голос Церкви – глас, вопиющий в пустыне
В таком контексте, практически только Церковь возвышает голос против этой ментальности культуры смерти. Она говорит от имени тех, у кого нет голоса, и призывает созидать культуру жизни, соответственно заботе Церкви о многих других начинаниях во благо человека: против бедности и за социальную справедливость, против войны и эвтаназии, за сохранение семьи и т.д. Церковь настаивает на особой тяжести аборта, в первую очередь, потому, что речь идет о лишении жизни невинного:
«Тяжкая моральная ответственность за намеренный аборт раскрывается во всей своей истине, если признать, что речь идет о человекоубийстве, и в частности, если учесть особые обстоятельства, при которых оно происходит. Тот, кого устраняют – это человеческое существо, едва начавшее жить, то есть самое невинное из всех, какие можно себе представить: его никак невозможно представить агрессором, а тем более несправедливым агрессором! Оно слабо, беззащитно настолько, что лишено даже той минимальной формы самозащиты, какой является плач новорожденного. Оно полностью доверено защите и заботе женщины, которая носит его в своем чреве. Тем не менее, иногда именно мать принимает решение, просит о его устранении и даже способствует ему» (Evangelium vitae, 58).
Но Церковь говорит об этом так настойчиво и потому, что в случае аборта мы сталкиваемся не только с недопустимым поведением, но и с проблемой общепринятой ментальности: речь идет о глубочайшем упадке нравственного сознания и ответственности по отношению к беззащитному существу, о почти полном бесчувствии к ценности человеческой жизни и ее достоинству, которое в других случаях (смертной казни, войны или пытки) оказывается таким развитым. Когда речь идет об аборте, то, что является преступлением, называется правом, т.е. то, что, по сути, есть зло и отступление назад, к варварству, считается благом и прогрессом: «Горе тем, которые зло называют добром и добро злом, тьму почитают светом и свет тьмою» (Ис 5, 20). Церковь, опираясь на неотъемлемое достоинство всякого человека, утверждает, что ни в коем случае нельзя оправдывать практику аборта. Экономические, демографические причины или соображения удобства любого рода неприемлемы, поскольку нарушают иерархию ценностей, требующую жертвовать более низкими ради высших. Никакие демографические, экономические или личные соображения, как бы законны они ни были сами по себе, нельзя защищать ценой посягательства на высшую ценность, жизнь человека. Здесь Церковь требует справедливого экономического и мирового порядка, включающего справедливое распределение благ. С другой стороны, парадоксально, что аборт распространен больше всего в тех странах, где рождаемость очень низкая, тогда как в бедных странах, несмотря на грубые кампании в пользу абортов, их навязать не удается. В этих самых бедных странах, где не существует никакой социальной безопасности, единственным «имуществом» и единственной гарантией выживания в старости являются собственные дети. Не следует забывать, что слово «пролетарий» изначально означает того, у кого нет ничего, кроме собственного потомства, «prole».
В самых драматических случаях, как, например, изнасилование, Церковь считает, что невозможно исправить одно преступление другим, т.е. уничтожением существа, совершенно не виноватого в случившемся и никак не заслуживающего называться «беззаконным агрессором» (утверждение, противоречащее всем принципам нравственности и правам человека). Причины из области евгеники особенно лицемерны, поскольку за ними кроется убеждение в том, что неполноценные люди недостойны жить и потому могут быть уничтожены в материнском чреве. Если быть последовательным в этой позиции, то обязательно придешь к оправданности уничтожения уже живущих неполноценных людей. Если этот шаг не совершается, то, скорее всего, из опасения столкнуться с несогласием самих инвалидов.
Наконец, в случае конфликта между жизнью матери и жизнью ребенка, следует сказать, в первую очередь, что эти конфликты, благодаря развитию медицины, становятся крайне редкими и не могут быть обоснованием для законодательства, позволяющего аборты, как это существует во многих странах. Во-вторых, согласно этическому принципу здравого смысла, Церковь утверждает, что законная защита собственной жизни, даже если иногда допускает смерть того, кто угрожает ей, ни в коем случае не позволяет уничтожать невинного. Нельзя «использовать» жизнь невинного человека, чтобы спасти собственную. С христианской точки зрения этот аргумент усиливается идеалом жертвы собственной жизни ради жизни другого, тем более, ради собственного ребенка. Однако Церковь допускает то, что называется «терапевтическим абортом», при котором применяется этический принцип двойного эффекта: даже если ни в коем случае нельзя прямо или косвенно провоцировать смерть зародыша, все же допустима терапевтическая операция, необходимая для спасения матери по другим причинам, которая вызывает, как нежелательное следствие, смерть плода.
Церковь признает, что иногда женщина находится в очень трудном положении, так что выбор аборта очень драматичен и болезнен. Поэтому она оказывает помощь тем, кто находится в таких ситуациях, и дает прощение тем, кто уже совершил этот шаг. Но тем самым она не оправдывает ни сам поступок, ни ментальность, на которой он основан.
Церковь утверждает, что нравственный принцип, на котором она стоит, не принадлежит исключительно христианству, но доступен обычному нравственному сознанию человечества. Об этом свидетельствует и то, что многие нехристианские культуры и религии разделяют этот взгляд на проблему. Но все же многие говорят, что утверждение о том, что личность присутствует с самого момента зачатия, не является ни научной, ни философской очевидностью, а только лишь религиозным убеждением, которое нельзя навязывать всем. Следовательно, не очевидно, что до определенной стадии развития зародыша его уничтожение является уничтожением личности. Ясно, что наука не может определить момент присутствия личности, так как это является не научным понятием, а антропологическим и нравственным. И все-таки очевидно, что с самого момента зачатия начинается жизненный процесс, который может быть только человеческой жизнью. Современная генетика показывает, что с самого первого момента эмбрион несет в себе полную генетическую программу. И если говорят все же, что существуют разумные сомнения относительно присутствия личности в зародыше, именно разумное сомнение является нравственным аргументом естественного разума против аборта: когда речь идет о чем-то столь важном, как жизнь человека, достаточно только вероятности того, что это личность, чтобы обосновать запрет на любое действие, направленное на уничтожение эмбриона.
Итак, Церковь своим нравственным учением об аборте не представляет консервативной позиции, противостоящей прогрессу и человеческой свободе, но, напротив, утверждает ответственную свободу человека и его обязанности по отношению к другим. Она не только не противоречит основным правам человека, но и последовательно утверждает их, придав им прочную основу. Кроме того, Церковь, обличая ментальность сторонников аборта, поистине служит человечеству и обществу, так как, когда общество не ощущает своих обязанностей по отношению к своим более слабым членам и считает себя вправе их уничтожать как чисто биологический материал, то это общество идет к собственной гибели. Обличение аборта и защита культуры жизни – это обращение к совести человечества ради того, чтобы вновь обрести нравственное осознание одного из самых чувствительных своих пунктов и последовательность по отношению к другим убеждениям, касающимся достоинства человека и его неотъемлемых прав.
То, что почти только Церковь высказывается по поводу этой серьезнейшей проблемы, несмотря на то, что многие, желающие, чтобы она замолчала, обвиняют ее в консерватизме и сопротивлении прогрессу, является большим культурным несчастьем. Однако верность своей миссии возвещать Благую Весть о Боге Иисуса Христа, о Боге, являющемся другом человека и защитником жизни, заставляет ее занять эту позицию, за которую, возможно, будущее человечество ее поблагодарит.
4.2. Позиция церкви об эвтаназии
Что касается эвтаназии, я признаю, что мне сложнее распространять позицию Церкви всем людям, независимо от вероисповедания. Ведь тут главный аргумент, что жизнь – дар Божий и мы не имеем право прервать его произвольно. Я не знаю точно, какие аргументы давать тому, кто не верит в Бога, не считает свою жизнь даром Кого-то, но лишь случайным фактом, и не хочет продолжать своё существование среди живых по разным причинам (примем, что они уважительны). Но, все-таки, думаю что кое-что, можно сказать.
Во-первых, хочу оспаривать обычную терминологию: «право на достойную смерть». Это, кроме обычной техники украшения тех позиции, которые естественным образом вызывают сопротивление, с целью смягчать и наконец, снимать полностью его, предполагает разве что, если человек умирает естественным путем, либо в аварии или другие лишают его жизни несправедливо, то он умирает не достойно?
Во-вторых, Кант, светский философ, считает, что человек обязан сохранить свою жизнь, даже если у него полностью исчезли все мотивы, чтобы желать продолжать существование на этой земле. Как известно, Кант обосновывает все нравственные нормы чисто рационально без каких-либо религиозных соображений, которые он принципиально исключает из области этики. Кант, на самом деле, убежден, что человек имеет обязанности по отношению к самому себе, о чём, кажется, современная культура забыла совсем.
5. Заключение
В итоге, католическая Церковь призывает к безусловному уважению абсолюта личности, каждой личности на всех этапах её жизни. Такое безусловное уважение является результатом очень трудного и длительного завоевания, путем многих исторических усилий и переживаний. В этом завоевании участвовали разные исторические, культурные и религиозные традиции, и нужно признать, что христианство сыграло здесь решающую роль. Сегодня, перед новыми угрозами против достоинства человека, Церковь отстаивает это достоинство и настаивает на том, чтобы не уступать в его защите. Ведь если человечество уступит в этом, то впадёт в новое варварство, где не каждый человек ценен сам по себе, но лишь тот, кого допустят те, у которых есть для этого власть: те, кто господствует над наукой, политикой и экономикой.
На самом деле, европейская культура, уже несколько веков, но особо заметно в последние десятилетия, испытывает сильный процесс дехристианизации, в котором действительный и исторический фундамент личности теряет свои ясные черты, темнеет, и из-за этого ослабляется всё более идея достоинства человека. Можно по-разному проверить, как в разных областях речь о правах человека сводится к пустой риторике без действительного содержания.
Это касается, прежде всего, права на жизнь. Какой смысл приписать человеку безусловные права, если оказывается, что они зависят от произвола других пустить его жить или лишать его жизни, которая очевидное условие для всех остальных прав?
Мы видим, как наша культура, требуя всё новых и более широких индивидуальных прав, становится более безразличной к самому основному праву: человеческой жизни. Но это большое противоречие, поскольку в таком случае эти права перестанут быть универсальными, и сводятся к произвольным безвозмездным уступкам некоторых людей другим.
Наша цивилизация стала такой слепой по отношениям к опасностям этих противоречий, потому что считает, что может ограничивать отрицательные следствия такого подхода и взамен добиться неких благ в плане материального благополучия. Но такое предположение иллюзорно. Из такого тяжелого нарушения достоинства человека может выводиться лишь непрерывный процесс метастаза, тревожные признаки которого уже есть. Петер Синьгер, один из наиболее знаменитых моральных философов нашего времени, не только защищает законность аборта, но он сторонник детоубийства в определенных случаях. Даже если нам кажется, что такая позиция мерзкая и отвратительная, нельзя не признать ее последовательности со своими предпосылками.
В итоге, Синьгер ответил бы на вопрос Ивана Карамазова, «да, я согласился бы, да, могу допустить». Но наш ответ, имея в виду безусловное достоинство человека, должен присоединиться ответу Алеши: «нет, мы не согласились бы, мы допустить не можем».
о. Хосе М. Вегас, CMF
