Я иду поговорить с несколькими из них о том, почему они решились войти в Церковь. Застаю катехуменов на занятии в крипте, в подвале. Они смотрят какую-то бесконечную презентацию о пасхальном триденствии. Я тихонько подсаживаюсь сзади. После встают и читают хором молитву.
Мне не очень хорошо слышно с заднего ряда: голоса их звучат гулко и в то же время глухо, как под водой. Разбираю все-таки — “…на Тебя уповали отцы наши…” “…я же червь, а не человек…”. 21-й псалом.
В крипте темно, лица освещает только свет экрана, и рассмотреть их я тоже не могу. В этом есть что-то метафорическое: оглашенные как раз и находятся в этой “переходной стадии” между прежней и новой жизнью. Она будет точно такой же, как и предыдущая, и наутро они проснутся в своих кроватях. Но только все будет по-новому.
Занятие окончено, включают свет, и таинственные фигуры оказываются обычными людьми, мужчинами и женщинами, юношами и девушками. Они тут же разбегаются по делам. Надо сообщить данные для приходской книги, надо примерить альбу… Мне удается уловить на разговор только двух.
С Асей Самсоновой мы беседуем, прислонясь к столику с чаем и печеньями.
— Катехуменов всегда подкармливают печеньками?
— Ну, просто в этот раз с нами был епископ. Он ушел пораньше.
— Правда? А что он делал?
— Ел вместе с нами печеньки.
— Здорово. Ладно, давай поговорим о катехуменате. Как вообще твое христианство началось? Семейная традиция?
— Нет, у меня неверующая семья. Пасху мы по какой-то неизвестной мне причине мы всегда отмечали, как это ни странно. Так что религия у нас дома не под запретом. Хотя мои родители все равно относятся к происходящему как-то странно. Вроде бы все нормально, но…
— Это именно из-за того, что ты решила пойти в католики?
— Нет, мне разрешают делать то, что я хочу. Хоть в ислам, хоть в иудаизм, хоть в буддизм обращаться. Папа, правда, иногда меня напутствует фразой “к своим полякам пошла!” У меня еврейская семья, и папа не очень любит поляков.
— А когда ты впервые пришла сюда, в храм?
— Первый заход был в 2009-м. У меня шел поиск ответов на вопросы. Я точно знала, что буду христианкой. Заходила и в православную церковь. Но, кстати, восточную традицию по-настоящему полюбила только сейчас.
Проблема в том, что православная церковь за границей выглядит здорово, а вот в России у них уровень духовности как-то не очень. Зато католическая церковь — наоборот: в России хорошо, а в Европе все грустно. Меньшинство всегда в выигрыше.
Ну вот, а на Пасху год назад я пришла в св. Екатерину, уже вполне осознавая, чего я хочу и где я нахожусь: зрела-зрела и, наконец, дозрела. Катехуменат начался в сентябре. С Пасхой он не закончится: у нас до Пятидесятницы будут еще “разъяснительные встречи”.
— И как, за время катехумената удалось получить ответы на те вопросы, с которыми ты впервые пришла?
— Вопросы решены. Но мне, наверное, нужно больше частных разговоров со священником. Я не очень люблю публично обсуждать вещи, которые меня волнуют.
— А вот, кстати, как сложились отношения с другими прихожанами, с молодежью?
— Ну, это все долго происходило. Мне, видимо, нужно было притереться. Я изо всех сил пыталась со всеми познакомиться еще на Пятидесятницу. Поначалу было очень страшно. Вроде как и познакомилась — но мне казалось, что все злые и не хотят со мной общаться. Не было интереса и особой открытости.
А потом летом мы начали нормально общаться, и выяснилось, что все адекватные и открытые.
— Какие чувства перед Крещением? Страшно?
— Да. Кажется, что я не готова. И с началом Поста сразу возникло много проблем. До этого катехуменат был радостный, казалось, что благодать на меня изливается прямо-таки литрами. А вот после Пепельной среды — сразу все пошло наперекосяк. Сразу куча искушений, не хватает поддержки…
— Наверное, задавала себе вопрос “зачем мне вообще все это надо?”
— Да, ночами иногда сильно заносить начинает, что мне, может, вообще не в Католическую церковь… Но я стараюсь сразу гнать это и ложусь спать.
— На кого ты учишься?
— На программиста.
— А техническое образование с верой не конфликтует?
— Нет. Мой дедушка — физик-ядерщик, доктор наук. И он говорит: все его научные изыскания позволяют ему с уверенностью утверждать, что есть какая-то сила, которая все это запустила. Мир не мог получиться таким гармоничным сам по себе, случайно… Это очень важные для меня слова.
— Как твои друзья относятся к твоему решению?
— По-разному. Кто-то — с интересом и уважением. Но большая часть друзей просто перестала со мной общаться, для них я теперь религиозный фанатик.
Они считают, что раз в месяц можно поставить свечку в церкви. А вот месса каждое воскресенье — это у них уже не укладывается в голове.
— Я помню, что от меня люди шарахались, когда я начинал их обращать со всем своим неофитским пылом…
— А вот когда у меня включается неофитский пыл — многие как раз с интересом реагируют!
Другой мой собеседник — художник Вадим Флиссак.
— Как вы впервые столкнулись с Католической церковью?
— У меня есть польские корни. Отец, как я выяснил уже после его смерти, был греко-католиком. Но он был военный, так что дома это никак не афишировалось, и никто меня в детстве не крестил.
Мы жили на Дальнем Востоке, в Хабаровске. Классе в 10-м я стал слушать классическую музыку, исключительно орган. Вот так, совершенно спонтанно — и это в городе, где никакого органа не было.
Потом, как примерный студент художественного ВУЗа, я изучал историю искусств и знакомился с живописью на примерах библейских сюжетов.
Впоследствии я стал ездить в Польшу со своими выставками. Ходил в костелы. И меня поразило визуальное католическое искусство: готическая архитектура, искусство витража, изумительный резной алтарь Вита Ствоша в Мариацком костеле в Кракове.
А когда я встречался с польскими художниками на семинарах или на выставках — чувствовал, что люди, получившие католическое воспитание, как-то по-особому ощущают современное искусство. Я тогда для себя определил, что вера и работа современного художника прекрасно сочетаются.
Ведь Польша из всех стран соцлагеря была наиболее продвинутой, не придавленной “совком”. Там, например, существовали частные галереи. И я видел очень набожных художников, которые в своих мастерских преспокойно совмещали свою веру с современным искусством.
— Можно ли сказать, что вы свое личное католичество ощущаете продолжением семейной традиции?
Я хотя и не очень верю в генетическую память — все-таки чувствую, что католичество — религия предков.
Вступать в католики никто меня не агитировал. Мне ближе сама культура. Я уютно себя чувствую в католическом храме. Меня в первый раз очень впечатлило приветствие мира, когда все пожимают друг другу руки. И еще помню, как в костеле услышал колокольчик, который звонит перед Причастием. Все вокруг опустились на колени, а я остался стоять. Вдруг мне показалось, что очень важно, останусь я стоять, или буду соответствовать моменту. Я почувствовал, что это момент истины, принятие решения. И тоже преклонил колени.
— И тогда вы окончательно решили принять крещение?
Надо сказать, что у меня была такая идея-фикс: принять Крещение на своей исторической родине, в Польше. Но не получилось.
Потом я выяснил у предыдущего настоятеля, отца Мачея, что взрослому необходимо пройти полугодовую катехизацию. И одно время меня, как человека, выросшего в Советском Союзе, это сильно раздражало. Казалось, что это как при вступлении в комсомол — нужны рекомендации и прочее. Я не мог понять, почему недостаточно одного
моего желания.
Мне даже говорили, что в Польше есть ксендз, который “может крестить сразу же, если тебя ему представят как приличного человека”. Я его искал, но так и не нашел. На самом деле его, мне кажется, и не существовало.
Тогда я стал отодвигать момент крещения, ждал лет пять. Ну, иногда приходил в храм, если можно так сказать — в качестве “вольнослушателя”. Но я все время считал себя прихожанином, несмотря на то, что еще не прошел нужную процедуру. Когда знакомые спрашивали — говорил, что я католик. Это был мой уже совершившийся выбор. Ну а процедура — ну, я знал, что рано или поздно пройду ее..
— И вот вы все же решились на катехизацию…
Да, когда я пришел на первое занятие — отец Иакинф развеял мои сомнения по этому поводу. Мне понравилось, что идет свободное обсуждение, живая беседа, и можно задавать любые вопросы. Очень интеллигентная обстановка. Порой я предлагаю какие-то свои ассоциации, вплоть до бытовых.
Я думал, что больше будет пожилых людей, и совершенно не ожидал увидеть здесь такое количество молодежи. Это очень симпатично. Думаю, что это заслуга настоятеля храма.
У меня есть один знакомый, принявший сан православного священника. Когда я ему сказал, что я прохожу полугодовую подготовку — он сказал, что именно этого и не хватает православию, и сейчас там обсуждается возможность такого же курса.
— А как к вашему решению относятся светские знакомые?
— Об этом знает очень узкий круг людей. Вопросы задавали, впрочем. Бытует ведь такое мнение, что современный художник должен быть вне всего этого.
Дело в том, что я занимаюсь современным экспериментальным искусством. И по содержанию мои инсталляции могут быть несколько шокирующими для обывателя. Меня спрашивали: как ты можешь совмещать это со своей верой? Это, конечно, стереотип…
— Чем же вы так можете поразить обывателя?
— Как-то я сфотографировал большое распятие из нашего храма — то, которое было спасено в советское время.
У меня была инсталляция на международном фестивале экспериментального искусства в Манеже. Называлась — “10 последних просьб”.
Знаете, на Невском продают бегающие игрушки-крысы? Я купил десять этих крыс. Взял десять узких полосок бумаги, каждая — по четыре метра. Обмакнул лапки крыс в краску, и они оставили на бумаге следы. А потом повесил бумагу и крыс вертикально, и сверху прикрепил эти фото с распятием. Крысы дергаются, пищат… Шум стоял, конечно, жуткий.
— Почему именно крысы?
— Крыса, с одной стороны, неприятное животное. С другой — они очень живучие. После апокалипсиса некому будет просить у Всевышнего милости, кроме крыс.
Я обещал отцу Иакинфу подарить фото этой инсталляции. Мне было даже интересно, как он отреагирует.
— Он с пониманием отнесся?
— Да. У православного священника, наверное, возникли бы большие вопросы. А отец Иакинф, как человек европейский, отреагировал очень положительно. Ему понравилось.
— Катехизация как-то дополнительно повлияла на ваше искусство?
— Я по образованию график. Хочу создать цикл больших гравюр на тему 12-ти апостолов, может быть, что-то в скульптуре… Но пока это только мечта.
Закончив на слове “мечта”, мы расходимся из крипты. Я думаю о 24-х людях, которые на Пасху пускаются в это путешествие — о тех мечтах, открытиях, надеждах и, возможно, разочарованиях, которые их ждут. О том настоящем Новом Свете, который им предстоит открыть.
Мне вспоминается политический лозунг, никакого отношения к религии вроде бы не имеющий: “Будьте реалистами — требуйте невозможного!” Но, по-моему, тут он подходит как нельзя более кстати. Перед совершением таинства Крещения катехуменов спрашивают: “Чего вы просите у Церкви Божией?” В этом году в приходе св. Екатерины 24 человека пожелали совершенно невозможного: достичь Царства Небесного. Стать святыми. Они реалисты. И Бог — тоже реалист. Потому что реализация невозможного — это как раз по Его части.
Федор Дубшан
