Традиция и новизна
«Ныне же, познав Бога, или, лучше, получив познание от Бога, для чего возвращаетесь опять к немощным и бедным вещественным началам и хотите еще снова поработить себя им? Наблюдаете дни, месяцы, времена и годы. Боюсь за вас, не напрасно ли я трудился у вас» (Гaл. 4, 10).
В среде «несмысленных галатов» (Гал. 3, 1), к которым обращается апостол Павел, возникло ожесточенное противостояние между приверженцами новизны (kainotes, cм. Рим. 6, 4 и Рим. 7, 6) Благовестия о Христе и теми, кто держался старого религиозного уклада, то есть «соблюдения Закона».
Новизна — одна из ключевых тем христианской вести. Самые первые вопросы о том, кто такой Иисус Христос, были вызваны именно тем, что Он проповедовал «новое учение» (Mк. 1, 27). Он Сам определяет Свою Благую весть как «новое вино» (Mф. 9, 17), дает «новую заповедь» (Ин. 13, 34), устанавливает «Новый завет» (Лк. 22, 20). Для первых христиан новизна Евангелия — одновременно и вызов, и проблема. Не только потому, что «проповедь нового учения» ставилась им в вину современниками (см. Деян. 17, 19), — для них самих принятие новых убеждений и уклада жизни были серьезным шагом.
Новизна вызывает страх, ибо ставит под угрозу то устойчивое спокойствие, которое глубоко укоренено в каждом из нас (хотя новизна ли это, проясняется лишь в исторической перспективе). Так рождаются конфликты и разделения, поляризуется общество. И хотя на первый взгляд новизна противопоставляется Традиции (Преданию) как чему-то, передаваемому из поколения в поколение, нельзя забывать, что когда-то однажды, в определенный момент (kairos), и сама Традиция получила свое начало как нечто новое или, по меньшей мере, как обновление или реформа того, что было прежде. Новизна — не инородное тело, вторгшееся в Традицию наподобие Deus ex machina (бога из машины). Точнее она может быть определена как обновление изнутри, подобно тому, как источник начинает бить с новой силой. Так, новизна Евангелия не разрушает все прежнее, но наоборот — обновляет, преображает его в самой основе. Если же новизна воспринимается как вторжение в Традицию, это значит, что либо Традиция омертвела, либо данное обновление органически никак не связано с Традицией.
Именно новизна Евангелия, с точки зрения апостола Павла, способна привести к обращению «внутреннего человека», то есть к преображению (metamorphousthe, cм. Рим. 12, 2) через обновление (anakainosis) ума (nous) каждого, «как Господь призвал» (1 Кор. 7, 17). Особые дни, новомесячия и другие священные времена, за которыми старались следить «несмысленные галаты», превращаются в препятствие, затмевая Христову Благую весть и затрудняя стремительную динамику обновления…
Что же сказал бы апостол Павел о наших днях? Скорее всего, он решил бы, что напрасно приложил столько усилий…
Вопрос об общем календаре — очень давний. В нем хорошо видна суть вышеописанного противопоставления Традиции и новизны. Но если в первые века церковной истории шел активный поиск решения этого вопроса, то сегодня сама его постановка навлекает подозрение на того, кто осмеливается это сделать. И все же, разве можно считать разумным положение, когда в одном и том же мире расчеты, основанные на одних и тех же данных обращения солнца и луны, приводят в юлианском и григорианском календарях к столь различным результатам? Значит, причины этого положения — не в астрономии, а совсем в другом. Они кроются в логике развития богослужения, приведшего к появлению «богослужебного календаря». Как и все бого-служение в целом, он стал хорошим подспорьем в формировании той исключительности и самодостаточности мнения Церкви, которые проявляются в самых разных аспектах ее жизни. Иными словами, вопрос общего календаря стал неотъемлемой частью общей проблематики разделения Церквей и прерванного евхаристического общения. Вот почему там, где нет подлинной заинтересованности в восстановлении этого общения, установление общей даты празднования Пасхи не только невозможно, но и бесполезно.
Широкий контекст
Такова историческая ситуация, в которой «призваны Господом» сегодняшние верующие. Кто-то из них воспринимает ее как проблему. Но именно изнутри этой ситуации им приходится воспринимать новизну Благой Христовой вести о преображении и обновлении духа.
Снижает ли это остроту проблемы общего календаря? В определенном смысле, да. Ведь установление общего для всех Церквей календаря не изменит по существу ничего в жизни самих Церквей и их верных. Каждый крещеный во Христа сохранит возложенную на него миссию, независимо от признания или непризнания его крещения другими Церквами. Значит, экклезиологическая и сакраментологическая самодостаточность каждой из Церквей на практике преодолевается и превосходится соотнесенностью жизни со Христом и христианским служением — невзирая на то, в какой из не состоящих друг с другом в евхаристическом общении Церквей крещен человек. В этом ключе установление общей даты празднования Пасхи стало бы знаком сближения тех, кто прежде не признавал (в полном смысле этого слова) других крещеными во Христе. Однако радостным этот знак можно будет назвать лишь при условии, что он станет реальным шагом на пути к полному восстановлению евхаристического общения. А иначе лучше просто продолжать посылать друг другу пасхальные поздравления, показывая тем самым, что мы хотя бы не забываем о календаре друг друга — в этом и будет состоять подлинная взаимность!
Итак, ясно, что принятие другого календаря или механическое «уравнивание» двух календарей никаких результатов не даст. Устраняя лишь симптомы, можно лишь породить новые расколы ad intra (внутри) и при этом нисколько не приблизиться к восстановлению евхаристического общения ad extra (вовне). Более продуктивно говорить о подлинной реформе: прежде всего, реформе богослужебной ментальности и христианского восприятия времени. В таком, более широком контексте проблема общего календаря есть симптом большой драмы, про-изошедшей в истории Церкви. Ее имел в виду отец Александр Шмеман, когда говорил, что христианство стало одной из многих религий. Одновременно с развитием богослужения в церковном сознании постепенно наступала «амнезия»: затухала связь с заветом Авраама, нарастала дистанция от народа Израи-ля. Появление отдельных праздников, хотя и было вызвано необходимостью обосновать истину Боговоплощения и учение о двух природах во Христе, привело к раздроблению единого Таинства Христа, уступившего место благочестивому описанию тех или иных внешних событий. Изначальное эсхатологическое измерение богослужения, обращенное в будущее, сменилось чувственно-ностальгическим вниманием к прошлому. Чтобы убедиться в этом, достаточно проследить за тем, как менялись толкования Божественной литургии от «Мистагогии» преподобного Максима Исповедника к «Протеории» Николая, епископа Андиды Памфильской.
«Отклонения» в развитии
В процессе развития богослужения возник целый ряд обрядовых «аномалий». Календарные несоответствия — особенно заметная из них, но не единственная. Приведем еще некоторые примеры.
Соответствуют ли реальному времени «канонические часы» — этот вопрос ставится всеми богослужебными традициями. Дело не только в переносе службы, предназначенной для определенного времени суток, на другой час. Речь идет о «литургии часов»: освящает ли богослужение лишь время или же освящает жизнь как таковую. Профессор восточной литургики Папского Восточного института в Риме Роберт Тафт описывает службу часов как возвращение к Богу в начале и в конце каждого дня. Цель богослужения — постоянно подсказывать, что каждая минута христианской жизни должна быть пронизана памятованием о воскресении Христовом и о предназначении христиан быть царственным священством в силе Святого Духа.
В этом смысле тот ежедневный богослужебный ритм, при котором утреня служится перед закатом или после него, а вечерня — утром или когда солнце стоит в зените, не является чем-то совершенно неподобающим. А вот служение Литургии Преждеосвященных Даров утром — практика более сомнительная. Ведь эта вечерняя служба неразрывно связана с Великим постом, приготовляющим к Пасхе. Первая и единственная трапеза дня имеет место после вечерни. Следовательно, и Причастие происходит тогда же. Служа Литургию Преждеосвященных Даров утром, то есть в тот час, когда в остальное время года проходит Божественная литургия полного чина, мы принижаем смысл и назидательную составляющую Великого поста. Пастырские соображения, имеющие в виду людей, которые ходят на работу и не могут соблюдать евхаристический пост с утра до вечера, могут приниматься во внимание лишь частично: даже в монастырях эта Литургия служится обычно до обеда, хотя от монахов можно было бы ожидать более строгого поста. Для работающих же людей, наоборот, было бы удобнее прийти в церковь не утром, а вечером, после работы, хотя бы и не полностью соблюдая пост. Получается, что удобнее применить икономию, двигая канонические часы богослужения, чем корректировать личную священную дисциплину верующих, касающуюся правил поста.
Похожую картину можно наблюдать в практике совершения некоторых Таинств, когда службы, ранее разнесенные по времени, соединяются в непрерывную последовательность. Так, Крещению в требнике сопутствуют службы, связанные с рождением и первыми месяцами жизни младенца. Это обряды и молитвы восьмого и сорокового дня, чин оглашения, омовение на восьмой день и даже пострижение первых волос, а также приготовление к Крещению «поскору». К Таинству Венчания примыкают чин и молитвы на снятие венцов на восьмой день. Чин этот больше не практикуется, так что его молитвы иногда читаются после отпуста венчания или же вовсе опускаются.
В истории богослужения не раз бывали случаи, когда при соединении служб различного происхождения возникали повторы и даже внутренние смысловые противоречия. Здесь можно вспомнить о составных евангельских чтениях Литургии Страстного четверга и вечерни Страстной пятницы; о двенадцати Евангелиях на утрене и чтениях на Царских часах Страстной пятницы; о евангельском чтении на утрене Страстной субботы, повторяющем 12‑е Евангелие утрени Страстной пятницы. Установление этих чтений восходит к двум самостоятельным традициям — иерусалимской и константинопольской. Сегодня их соединение в перенасыщенном, но великолепном тридневном цикле (Triduum) Страстной седмицы, погружающем верующих в таинство «Божественного истощания» (kenose), воспринимается весьма органично. А вот соседство служб вечерни и Литургии Страстной субботы, с одной стороны, и утрени Пасхального воскресенья, с другой, оказалось не столь безболезненным. Именно во время вечерни Страстной субботы в Константинополе совершались Крещения, за которыми гармонично следовала Литургия, по всем признакам пасхальная. Ею и завершался Великий пост. Но когда в добавление к этой старой традиции в обиход была введена блистательная утреня палестинского происхождения, занявшая место ночной пасхальной службы и продлившая пост до полуночи, яркий Тáинственный характер константинопольской пасхальной службы оказался отодвинутым на второй план.
Наконец, упомянем и о ряде бого-служебных текстов, пышущих неприязнью к персонам, признанным святыми в Церквах, с которыми ведется диалог. Сегодня это выглядит, мягко говоря, анахронично. Так, если уж диалог между византийскими и восточными православными (дохалкидонскими) Церквами ведется всерьез, а именно с искренним намерением прийти к восстановлению евхаристического общения, то несколько раз в год повторяемые проклятия, скажем, против Нестория [имеются в виду богослужебные тексты дней памяти святых отцов Вселенских соборов — ред.], конечно, куда менее невинны, чем существование старого календаря.
Богослужебный человек
Мы привели эти примеры не для того, чтобы преуменьшить важность проб-лемы календаря, но для того, чтобы показать, что есть проблема куда более серьезная: наше понимание Таинства Христа и времени спасения слишком увязло в плоскости истории и недостаточно пронизано смыслом «кайроса». Как сказал отец Александр Шмеман, христианство изменило не время, но календарь, тогда как следовало сделать наоборот. Изменить время означает наполнить его Таинством Христа, возвестить не об упразднении минут, часов, месяцев, а о наполнении их пришествием Царства, исполнить во времени то, что беспрестанно делает Христос, пребывать во времени памятью о Христе, проживая в нем kairos (благоприятное время) спасения.
Дело здесь не в расчленении богослужебного цикла на годичный круг праздников, молитвенных воспоминаний о событиях прошлого, но, прежде всего, — в изменении нашего восприятия времени, в преобразовании нашего «религиозного бытия», привязанного к «религиозной практике», в живом Теле Христовом в мире этого времени. Евхаристия и богослужебный праздник не просто продолжаются, когда мы покидаем храм, но воплощаются в нашей жизни. Сама жизнь христианина и есть тот самый единственный, подлинный праздник — праздник «общения святых», двоякий в христологическом измерении: как единство крещеных во Христе и как их же единство между собой. Это и есть то единственное условие, при котором участие в Вечере Господней не будет во осуждение (cм. 1 Кoр. 11, 30).
Реформа богослужебного календаря, как и любого другого аспекта литургической жизни, предполагает, прежде всего, необходимость преображения самого человека, участвующего в богослужении. Местом и временем таких изменений не может стать ни Вселенский собор, ни официальный церковный документ, ни даже новое издание требника, но отдельная Церковь, приход, община, семья, собравшаяся на еженедельную воскресную Евхаристию. Главными деятелями здесь должны стать епископ, священник, родители — ответственные каждый на своем уровне. Именно от них и зависит успех этих изменений.
Первый шаг к настоящему обновлению богослужения и христианской жизни мог бы состоять не в реформе воскресной Литургии, а в самом воскресном собрании, в пробуждении в пришедших мирянах и священниках сознания того, что еженедельная Пасха не менее важна, чем ежегодная. Благодаря системе осьмогласия, циклу евангельских чтений Воскресения, воскресным стихирам и обряду Великого входа в византийской традиции, более чем в какой бы то ни было другой, каждая воскресная служба явственно становится празднованием единого таинства Пасхи. Конечно, акцент на празднике Пасхи как на ежегодном самом важном нашем бого-служебном деянии, тоже по-своему символичен. Именно это и имел в виду отец Александр Шмеман, когда говорил, что христианство не должно было становиться религией. Но как раз в силу еженедельной повторяемости воскресный день может быть вновь осмыслен как имеющий пасхальный характер, что и пробудит в верующих подлинно Христово сознание и освежит в них призвание являть присутствие Христа в мире. Ведь в отличие от праздника Пасхи, служба по воскресеньям — это служба таинства Воскресения, которая объединяет христиан всех конфессий повсюду в мире в один и тот же день.
Неизбежность реформы
В конечном счете, не проще ли договориться о переходе к общему календарю, чем пройти через те изменения, о которых сказано выше? Может быть. Тем не менее, такие цели, как установление общей даты празднования Пасхи или же восстановление прерванного евхаристического общения между Церквами (а именно об этом обычно идет речь в двусторонних диалогах), относятся больше к сфере «делания» Церкви, чем к области ее «бытия». Однако если члены Церкви не готовы и не подготовлены к тому, чтобы обсуждать такие действия, то бесполезно и даже опасно их к этому принуждать, хотя отнюдь не следует замалчивать или отрицать существующие проблемы.
В этом контексте мне хотелось бы вспомнить отца Мигеля Арранца, который в своих лекциях в Восточном Папском институте в Риме утверждал, что западные христиане были правы, когда настаивали на реформе календаря, но, перейдя к действию односторонне, ошиблись в своей правоте! А что если западным христианам подумать о том, чтобы на определенный период перейти на юлианский календарь? Для западных христиан это был бы удобный повод показать, насколько близко к сердцу они принимают вопрос единства христиан, потому что подобным решением, вновь односторонним, они доказали бы, что братское отношение стоит выше, чем привычки и, особенно, чем уверенность в своей правоте.
И все же литургическая реформа относится больше к области «бытия» Церкви, нежели ее «делания». В самом деле, Церковь призвана ежечасно уподоблять свою жизнь Христу, очищать передачу памяти — то есть своей подлинной Традиции — и восстанавливать богослужение как служение в духе и истине. Отнюдь не в реформе календаря, а как раз в реформе богослужения и «богослужебного человека» Церковь испытывается на верность своему призванию. Если она хочет оставаться верной тому, что она есть Тело Христово в мире, то она может и не изменять календарь, но она не может уклоняться от необходимости реформы себя самой — в широком значении этого слова — так же, как и от обновления всех аспектов своей жизни, включая и богослужение.
о. Томас Потт, OSB
профессор литургического богословия Папского университета святого Ансельма и Папского Восточного института в Риме
