Настоятель

Поминайте наставников ваших,
которые проповедовали вам слово Божие,
и, взирая на кончину их жизни, подражайте вере их»
Евр 13:7

Москва. Лубянка. 4 часа утра. Агенты ГПУ Евдокимов, Бергман и Крумм приводят священника в подвал смерти. Будкевич спокоен; он обращается к Ефиму Евдокимову: «Прошу передать мое последнее приветствие отцу Цепляку и сказать ему, что я до последней минуты остался верным Апостольскому Престолу». Священник крестится, благословляет палача и двух его помощников и отворачивается к стене, шепча слова молитвы. Коммунист Злоткин стреляет ему в затылок. Пуля застревает в мозгу: выстрел совершен в упор. Так началось утро Пасхального Воскресенья 1923 года. Ровно девяносто лет назад.

Но конец – это только начало. Последние слова Будкевича ознаменовали его победу. Победу такую же незаметную нашим глазам, как и само Воскресение Христа. Будкевича можно было убить, но не заставить отречься от своей веры. Долг был для него дороже жизни, а Господь реальнее палачей. Пример Будкевича укрепил сотни его прихожан, которым вскоре пришлось так же, как их пастырю, пройти через тьму Страстной недели к свету вечной Пасхи. Укрепляет он нас и сегодня.

В каждую Пасхальную ночь я особенно вспоминаю его. Когда я вижу в нашем храме множество  людей, которые исповедуют свою веру, приступают к таинствам и слушают проповеди, для меня очевидно, что сегодня мы можем делать это благодаря тем, кто умер, защищая эти простые права, кто показал нам, насколько верность в малых вещах приносит великие плоды.

Как многие выросшие в советское время люди, с молоком матери я впитала недоверие словам. Вторя Блезу Паскалю, скажу, что верю лишь тем свидетелям, которые дали перерезать себе горло, или, по крайней мере, подтвердили свои слова делами. Как специально, от о. Константина не осталось красивых слов; за исключением нескольких воспоминаний близких людей, все документы, доступные нам, это рапорты, жалобы и объяснительные, сохраненные в государственных архивах. Дела же не нуждаются в комментариях. Это не только его исповедническая кончина, но и вся жизнь, которая последовательно вела к мученическому венцу; смерть стала лишь печатью, пробой истинности, поставленной на всю жизнь священника.

Наша жизнь складывается из простых дел, встреч, забот. Верность данному слову и последовательность в поступках и была, на мой взгляд, одной из самых сильных черт Будкевича. Именно поэтому и духовенство, и прихожане любили его и охотно сотрудничали с ним. Ответственность за данное слово, правдивость и отсутствие личных амбиций делали его прекрасным пастырем и собратом.

***

Родившегося в 1867 году в Латгалии в семье немки и поляка юного Константина отправили учиться в Кельцы и Люблин. В той же гимназии проводил русификацию Николай Крыленко, тот самый, что подпишет Будкевичу смертный приговор. Прокурор наверняка вспомнит священника, когда в 1938 году будет сам приговорен к расстрелу по такому же вымышленному обвинению, какое сам вынес Будкевичу за пятнадцать лет до этого. 

В гимназии Константин учился плохо; он так и не смог влиться в царскую систему образования, основанную на зубрежке. Через много лет, став настоятелем прихода святой Екатерины, он будет заботиться о подрастающем поколении, уча детей думать и пробуждая в них любовь к учебе. Видя, как часто в России образованные люди отходят от Церкви, священник в своем служении будет стремиться развивать их веру и способность критически и логично мыслить, чтобы быть способными ответить на встающие перед современным человеком вопросы. Благодаря усердию Будкевича и его команды учителей, школы при приходе станут одними из лучших в Петербурге. В разных районах города приход откроет профессиональные и элементарные школы, где практически даром петербургские католики будут обучать своих детей. Но пока Будкевич не был допущен к экзаменам и остался на второй год в пятом классе. Отец решил забрать сына из гимназии. Провидение Божие обратило во благо неуспех в учебе: открылись двери к осуществлению заветной мечты юноши: для поступления в семинарию было достаточно четырех классов гимназии.

В семинарии Константин показал отличные успехи в науках, отличался силой логического мышления. Юношу освободили от пятого курса, а Духовную Академию он окончил за три года вместо стандартных четырех. 26 сентября 1893 года Константин Будкевич был рукоположен во священники.

Когда читаешь автобиографическую повесть «Левит», в которой Будкевич рассказывает о первых днях в семинарии и встрече с однокурсниками, перед глазами встают обычные шаловливые мальчишки. Невольно задумываешься о том, что с ними стало после революции. В один день с  Будкевичем таинство священства приняли Ян Бикшис (убит большевиками в 1918 году), Леонард Гашинский (расстрелян в 1937), Викентий Грашис (арестован и, возможно, обменян на коммуниста), Викентий Харасимович (под угрозой ареста уехал за границу), Павел Карпович (викарий епископа Слоскана, арестован, дальнейшая судьба неизвестна), Виктор Петкевич (расстрелян нацистами) и Станислав Пширембель (арестован и сослан на Соловки; в 1932 году был по обмену отправлен в Польшу, где и скончался два года спустя). Вряд ли Будкевич с однокурсниками был сделан из какого-то особого героического теста. В трудные времена человеку приходится делать радикальный выбор. До революции и Будкевич, и Галкин, были священниками. После революции первый стал исповедником веры и был судим вторым, от веры отрекшимся. В смутное время становится ясно, кто чего стоит: те, кто в спокойную эпоху мог бы прослыть дипломатом и миротворцем, оказывается в лучшем случае прекраснодушным трусом, а те, кто раздражал по мелочам, могут оказаться настоящими друзьями. Не повод ли это поблагодарить Провидение и за те трудности, которые выпали на нашу долю?

После рукоположения Константин Будкевич служил во Пскове и Витебске. Из-за переутомления у священника начались проблемы со здоровьем, и он попросил перевести его в более спокойное место. По иронии иерархов священник был направлен на служение в самый крупный и многонациональный приход Российской Империи: в приход святой Екатерины в Петербурге. Первым делом Будкевича на посту вице-настоятеля было смелое решение нарушить вековую приходскую традицию, и вместо генералов в синдики взять молодых специалистов. Это решение вызвало бурю негодований, но Будкевич был последователен и неотступен в своем решении. 5 сентября 1905 года он был назначен настоятелем прихода св. Екатерины. Для того, чтобы иметь больше средств на просвещение, приходу было необходимо экономить в других областях. Новая администрация первым делом сократила расходы на духовенство. В приходе начались недовольства со стороны тех, кто раньше заведовал приходскими средствами. Начались интриги и жалобы епископу на Будкевича, который, якобы, в свою команду взял таких же бездуховных, как сам, людей. Но доходы прихода превысили расходы, чего раньше не было, и это заставило злопыхателей на время замолчать.

Став настоятелем, отец Константин провел перепись прихожан и объяснил им, что их долг как христиан – не только приходить на службу по воскресеньям, но и самим участвовать в деле Христовом, которое заключается не в обращении всего мира, а в каждодневном деятельном выражении любви к ближнему. Территория прихода была разбита на участки, и каждый прихожанин получал несложное задание. Дворяне, приходившие в больницу почитать больным вслух Евангелие, встречали там своих слуг, приносящих тем же больным поесть, и так эти люди, находящиеся на разных концах социальной лестницы, встречались друг с другом на верхнем этаже своей души. Будкевич заботился о самых бедных, открыл кружки самообразования, лично являлся опекуном нескольких приютов и участвовал в работе Благотворительного Общества, созданного в приходе святой Екатерины. Из ста воспитанниц женского интерната только двадцать оплачивали свое содержание, а остальные были на иждивении прихода.

После издания манифеста о веротерпимости в 1905 в России начались переходы в католичество среди простых людей. Стремясь сделать проповедь доступной для наибольшего числа слушателей, Будкевич попробовал проповедовать по-русски во время святой мессы. Но митрополит Внуковский пресек первую же попытку священника. Более того, несмотря на заботу Будкевича о русскоязычных прихожанах, в прессе появилось письмо, подписанное священником Боннэ с обвинениями в том, что Будкевич превращает храм в цитадель польского национализма. Священника Боннэ не существовало, зато в Петербурге работало двое ассумпционистов, чьи фамилии начинались на «Б» — Буа и Борен. Они были своего рода духовными отцами общины русских католиков восточного обряда и полагали, что лучше других знают, в чем русские нуждаются. Известны многочисленные резкие высказывания этих священников в адрес работающих в Петербурге поляков. Священник Алексей Зерчанинов называл Буа «гордым французским молодым монахом», который имеет намерение подчинить себе русских католиков и сделаться епископом, и который только тем и занимается, что собирает факты против польского клира.  Время, однако, расставило всё на свои места, и о деятельности Буа и Борена можно судить по плодам: орден был крайне недоволен ими, и отозвал их из России а впоследствии за многочисленные случаи непослушания Буа был исключен из ордена, а Борен бросил священство и женился.

Несмотря на попытки ассумпционистов и некоторых византийских католиков свести дискуссию об обряде к национальному вопросу (среди восточников нередко звучало мнение, что русский католик латинского обряда – плохой русский), большинство перешедших в католичество людей не разделяли националистических взглядов и не понимали, почему им надо непременно сохранять традиции восточного обряда и не доверять священникам из Польши. Число перешедших в восточный обряд в Петрограде не превышало девяноста человек, тогда как в латинский обряд перешло около трех тысяч верных.

В 1912 году число прихожан храма св. Екатерины достигло тридцати тысяч, бюджет прихода составлял двести восемьдесят тысяч рублей. Существовали серьезные планы перестройки пространства вокруг храма. Был объявлен конкурс, смета доходила до восьми миллионов рублей золотом. Должны были появиться новые здания мужской и женской гимназии, квартиры для священников и доходные дома. Но война, а затем и революция, помешала этим планам сбыться.

В августе 1914 года началась война. Было организовано Общество Помощи Жертвам Войны, отец Константин теперь днем и ночью заботился о беженцах, которые тысячами стали стекаться в Петербург. Многих из них, а также раненых солдат, селили в приходских помещениях и незанятых комнатах интерната. Свидетель этих событий, священник Франциск Рутковский, восхищался великим спокойствием Будкевича, который в своем приходе, насчитывавшем во время войны несколько десятков тысяч верных, отвечал на потребности верующих всех национальностей обоих обрядов. Будущий епископ и сооснователь Люблинского Университета Чеслав Фальковский, вспоминая отца Константина, подтверждает это, говоря: «Перед лицом трудностей он проявлял энергию, сочетаемую со спокойствием, трезвым рассудком и располагающей простотой».

Нам известно и то, каким видели Будкевича дети. Выпускница приходской гимназии, Мария Тарвид, восемьдесят с лишним лет спустя вспоминала отца Константина: «К причастию нас приступало обычно сто девочек и сто мальчиков. Настоятель устраивал у себя завтрак. Мы называли это «сладким завтраком». На этом сладком завтраке он был с нами, и, насколько помню, был горячий шоколад, какие-то бутерброды, потом — пирожные, конфеты. Дети были в основном из бедных семей, для нас это угощение было пиром. И еще с собой нам давали по коробочке шоколада, по образку и по медальончику. Я это очень хорошо помню. А он сидел с нами, и так улыбался, был такой свой, такой непосредственный, мы его не боялись, чувствовали себя так, как будто он наш отец. (…) Не знаю, когда он вообще спал, когда ел. Прихожане его очень любили. Отец Будкевич был человеком, который всегда и везде улыбался, был такой доброжелательный. С улыбкой и любовью он подходил к каждому. Дети это чувствуют».

После революции Будкевичу приходилось много скрываться. Когда же стало ясно, что власть большевиков падет нескоро, Будкевич вернулся в приход и стал действовать открыто, хотя, даже будучи в подполье, священник продолжал проводить встречи духовенства (еще в 1908 году священник стал Петербургским деканом).  Отец Константин был для них не только первым по должности, а человеком, наделенным величайшим авторитетом и пользующимся заслуженным уважением. К священникам он относился с трогательной отеческой заботой. На встречи часто приходили и православные, среди них митрополит Вениамин Петроградский, который в августе 1922 года будет расстрелян.

Константин Будкевич был беспристрастным человеком, мог бесстрашно упрекнуть и государственные власти, а также прямо сказать епископу о его неправоте или мягкотелости. Особенно болезненным вопросом было подписание договоров на аренду храмов с властями. Советские власти объявили храмы собственностью государства и потребовали расписок от групп из двадцати человек для получения храма в аренду; это противоречило каноническому праву. Во время правления митрополита Роппа мирянам, но не священникам, разрешалось подписывать договоры; ныне ситуация изменилась, и Будкевич пытался убедить архиепископа Цепляка в ошибочности его взглядов. До конца 1922 года католики ждали распоряжения из Ватикана и вели переговоры с большевиками; чаще всего представителем католиков был Константин Будкевич, зарекомендовавший себя как последовательный и бескомпромиссный борец за права верующих.

«Внезапные вызовы, обыски и грабежи, аресты и другие бесчинства» по словам настоятеля прихода св. Екатерины имели целью  терроризировать население и показать, что власти «не считаются ни с возмущением народа, ни с саном третируемого духовенства, ни с мирными договорами. Здесь проглядывает и нахальство зарвавшихся мальчишек, и ненависть фанатиков, и садизм дегенератов». Несмотря на опасности преследований, в 1920-22 годах в бывшем библиотечном зале монастыря при приходе св. Екатерины священники Будкевич, Ходневич и Федоров по понедельникам проводили лекции на русском языке. Школы были закрыты, но некоторые учителя продолжали заниматься с детьми на квартирах. В приходе было создано братство Пресвятых Даров, его участники собирали средства на свечи для храма, доставали воск, стирали и чинили облачения, проводили уборки в храме, навещали больных. Говоря о духовном состоянии ставшихся верными католиков обратимся к словам самого отца Константина: «На убежденных террор не только не действует в желанном направлении, но даже напротив, укрепляет их религиозные чувства. Мы не помним, чтобы наши католики в России были когда-нибудь так религиозны, как в это революционное время». Весной 1921 года архиепископ Цепляк стал заниматься организацией подпольной семинарии, преподавал в ней и Константин Будкевич.

После подписания Рижского договора декан получил польский паспорт, но когда власти постановили выслать из страны всех священников-иностранцев, то отец Константин выбрал советское гражданство. В ответ на уговоры друзей уехать из России, спасаясь от всё возрастающего террора, священник ответил: «Я, как солдат на посту: никуда отсюда не уеду и на посту умру».

Церковь св. Екатерины даже в лучшие времена не самоокупалась и существовала на доходы с домов. Ныне же пожертвований не хватало даже на поддержание священников и работников прихода. Настоятелю приходилось брать взаймы и продавать старые вещи. Храм и дома пребывали в плачевном состоянии: вышла из строя система парового отопления, внутри храма было очень сыро, текла крыша.

Свидетельством этого времени является воспоминание инженера Андрея Пшеницкого, который, будучи в Варшаве, в 1922 году получил письмо от отца Константина. Последние слова в нем были такими: «Теперь снова нас притесняют, и я не знаю, чем это кончится. Всё это уже замучило, а конца и не видно». Инженер добавляет: «Он не предвидел, что закончится всё тем, что убьют его самого. В ответ на это письмо, я советовал ему уехать, чтобы не погибнуть. Но долг был для него важнее, чем жизнь. Он остался. Не стремился быть обменянным на какого-нибудь большевистского бандита. Не оставил места, которое полюбил всей душой».

5 декабря 1922 года храм святой Екатерины был опечатан. Несмотря на запрет, богослужения стали совершать в столовой общежития священников. На них приходило по сто-сто пятьдесят человек. Архиепископ Цепляк собирался снова отправить делегацию на переговоры в Москву, но больших надежд не питал. Об этом свидетельствует его письмо британскому представителю в Петрограде, Томасу Престону: «Католический архиепископ и 17 священников должны предстать перед ревтрибуналом; их обвиняют в создании организации, которая систематически противодействовала исполнению советских декретов. За это преступление грозит смертная казнь».

В начале марта 1923 года Будкевич и другие петроградские священники были вызваны на суд в Москву. Зная, что дело может обернуться смертным приговором, друзья нашли для священника безопасный способ пересечения российской границы. Отец Константин, не колеблясь, ответил отказом: он не мог своевольно оставить приход и епархию, в которой двадцать девять лет служил священником. К тому же, уехав из России, он обрек бы остальных пастырей на месть большевиков. «Так fiat voluntas Dei», — сказал он друзьям. Это «fiat» стало словно подписью, заранее поставленной под тем, через что ему еще предстояло пройти. Будкевич ничуть не был жертвой обстоятельств, поскольку прекрасно понимал, на что идет, и решительно шел вперед. Верность Богу была для него важнее временной свободы.

В воскресенье 4 марта отец Константин отслужил свою последнюю мессу в приходе, в бывшей монастырской столовой. Настоятель ободрял прихожан, призывая доверять Богу и не давать запугать себя ни тюрьмой, ни смертью. Многие плакали. В тот же вечер, около шести, вызванные на суд встретились на вокзале. Вся Знаменская площадь была заполнена верующими. На перроне верующие, стоя на коленях,  запели молитву: «Под Твою защиту». Поезд тронулся, и из окон вагона священники в последний раз благословили осиротевших верующих.

В Москве священников арестовали,  архиепископ Цепляк сказал, что хочет страдать за веру, и ни в коем случае не согласен быть обменян на какого-нибудь большевика. Обстановка в зале суда была нелепой: стены, украшенные амурами и музами, еще помнили недавние балы и приемы, из соседнего зала доносилась музыка (шел урок танцев), а в зале стояла невыносимая вонь, пахло потом и чесноком. В зале сидело множество немытых людей в лохмотьях, в фарсе им была отведена важная роль – аплодировать высказываниям прокурора. У противоположной стены стояла горстка верующих-католиков. После каждого заседания суда несколько женщин пыталось передать заключенным узелок с едой и бутылку молока.

Судья Галкин когда-то служил священником петроградской Спас-Колтовской церкви и был черносотенцем, а после революции стал активнейшим борцом с религией. Читать он практически не умел, и на процессе развлекался пусканием колец папиросного дыма. Два других судьи — Немцов и Челышев, за пять дней процесса ни разу не взяли слова. Прокурор Николай Крыленко держался вызывающе и все время стремился унизить священников и оскорбить Церковь. Адвокат Коммодов сделал отважную попытку съездить в Петроград, чтобы собрать факты в пользу своих подзащитных, но единственным результатом стало его задержание прямо на вокзале. Шутовской суд, исход которого был предрешен заранее, был похож на комсомольское агитационное представление, а не на торжество правосудия.

Священников, отказавшихся подписывать договоры с властями, обвиняли в противодействии большевистским декретам. Будкевич на суде как всегда был логичен и сразу замечал непоследовательность большевиков, чем еще больше разъярял их. Прелат заметил, что с одной стороны, большевики лишили священников всяких прав, и договоры хотели подписывать исключительно с мирянами, а с другой за все неповиновение мирян привлекали к ответственности священников. Самые важные вопросы суд оставлял на поздний вечер, когда силы, нервы и внимание узников было на исходе. Подсудимым, и даже пожилому архиепископу, приходилось стоять часами, отвечая на вопросы прокурора. Допросы начинались около одиннадцати часов вечера. Будкевич был внешне спокоен, но постоянно вытирал со лба пот и пил много воды. В вину священникам вменялось и то, что несмотря на то, что храмы были опечатаны, все священники продолжали совершать богослужения в прилегающих помещениях. Крыленко задал вопрос каждому, служил ли он мессу после закрытия храмов и учил ли закону Божию детей, и каждый из священников ответил, что мессу служил ежедневно — дома или в другом месте, и добавил, что насколько хватит сил, будет проповедовать Слово Божие и дальше.

Очевидец процесса, Фрэнсис Мак Каллаг, свидетельствует: «И для меня, и для других присутствующих в зале стойкость священников стала великим уроком. В нашу эпоху разочарования, депрессии и сомнения, когда патриотизм стал безумием, филантропия – ремеслом, а религия – тошнотворным сентиментализмом, когда, кажется, иссякли источники благородных порывов, я вдруг понял, что все же возможно для человека достичь великих высот идеала. Ко мне вдруг вернулась вера в человека. Они ни разу не поколебались, не уступили ни на йоту. Ни один христианин перед трибуналом Нерона не мог бы вести себя с большим достоинством и смелостью».

Свои нападки Крыленко обращал чаще всего против Цепляка и Будкевича. Тогда как Цепляк был формальным главой российских католиков, Будкевич был их идейным вдохновителем. Крыленко вел себя очень агрессивно, Будкевич, напротив был тактичен и спокоен, не повышал голоса, говорил медленно, почти тихо, иногда словно разрешая себе что-то вспомнить: «Выше всего я ценил покой, я никогда не любил споров и ссор. Я посвятил всего себя работе».

Протоколы заседаний суда Крыленко на ночь забирал себе, чтобы подготовить новые вопросы для подсудимых. Целью прокурора было превратить антирелигиозный процесс в политический и выставить священников предателями своей страны, а не мучениками за веру. Примером этому стало обвинение в шпионаже в пользу Польши, основанное на том факте, что 18 июля 1918 года Будкевич участвовал в Москве в освящении здания польского представительства, а потом вместе с другими гостями подписал приветственную телеграмму, адресованную правительству Польши. Поддержание контакта с иностранным государством российским гражданином было расценено Крыленко как государственная измена. «За веру в трудовой России не судят»,- скажет Крыленко несколько дней спустя, требуя для Цепляка и Будкевича смерти. «Нет права выше советского, и на основании этого права вы должны умереть!» — свирепствовал он, словно перефразируя евангельское «Мы имеем закон, и по закону нашему Он должен умереть» (Ин 19,7). Последнее слово Крыленко было еще более неистовым, чем предыдущие, выступление он  закончил такими словами: «Вы проиграли и теперь должны нести крест, который заслужили».

Приговор был вынесен в Вербное Воскресенье. Судьи заставили ждать несколько часов, и вернулись лишь в пол третьего ночи, но зал был по-прежнему полон. Трагическое напряжение достигло максимума, повисла смертельная тишина, священники попрощались друг с другом, крепко обнявшись. Архиепископ благословил подсудимых и сказал последние слова ободрения. В этот момент роскошные большевички взялись за лорнеты и стали бесстыдно разглядывать лица подсудимых.  Но ни одна жилка на лицах католиков не дрогнула, когда в тишине отрывисто, словно выстрелы, прозвучали чеканные слова:

«… приговорить Цеплякa и Будкевича к высшей мере наказания через расстрел. Эйсмонта, Юневича, Хведько, Ходневича и Федоровa к десяти годам лишения свободы в условиях строгого режима и лишению прав сроком на 5 лет согласно ст. 10 Уголовного Кодекса. Малецкого, Василевского, Януковича, Матуляниса, Тройго, Иванова, Рутковского и Пронскетиса к трем годам лишения свободы без строгой изоляции и лишению прав согласно  40 ст. Уголовного Кодекса. Шарнаса к лишению свободы сроком на шесть месяцев условно и без лишения прав…»

Будкевич принял приговор со спокойствием и мужеством. Многие женщины бросились на колени, другие попытались подбежать к осужденным, с криками вырываясь из рук схвативших их солдат. Эти крики привлекли внимание самого Крыленко, который на происходящее смотрел с холодным любопытством. Архиепископ Цепляк поднял руку, чтобы благословить всех, и плачущих католиков, и смеющихся большевиков, и едва успел сказать: «Benedicat vos omnipotens Deus», как перед ним выросла стена из солдат.

Священники, осужденные вместе с Будкевичем, говорили, что те несколько дней, которые прелат провел с ними после вынесения приговора до заключения в одиночную камеру 31 марта, он вел себя так, как будто ничего особенного с ним не произошло. Отец Малецкий завел с Будкевичем разговор о подготовке к возможной смерти, на что отец Константин ответил, что полностью спокоен и готов, что мало кто его понимает, но что Бог видит его жертву за все его грехи. В этих словах, сказанных со слезами на глазах, чувствовалось полное упование священника на Божию волю.

Юлия Иванова

***

Всемогущий Боже, Сын Твой страдал и умер на Кресте ради спасения людей.
Подражая Ему, Слуга Твой отец Константин Будкевич любил Тебя всем сердцем,
верно служил Тебе во время гонений и отдал жизнь за Церковь.
Прославь его в сонме Твоих блаженных,
чтобы пример его верности и любви сиял перед всем миром.
Молю Тебя, по его заступничеству услышь мою просьбу
……………………………………………….
Через Христа, Господа нашего. Аминь.