Интервью Папы Франциска

— Не знаю, какое определение будет наиболее точным… я грешник. Вот самое точное определение…. Это не оборот речи, не литературный прием. Я грешник.

Могу сказать, что я несколько хитер (un po’ furbo), что умею маневрировать, но все-таки я немного простак. Да, но лучшим синтезом, наиболее глубоким, который мне кажется самым истинным, будет следующий: я грешник, на которого бросил взгляд Господь. Я всегда считал актуальным для себя мой девиз, «Miserando atque eligendo» («милуя и избирая») . (…) 

Я мало знаю Рим. Я мало что знаю. Но я знаю храм Санта-Мария-Маджоре, я всегда туда ходил.

— Да, я знаю  Санта-Мария-Маджоре, Собор Святого Петра… но, когда я приезжал в Рим, то всегда останавливался на улице Скорфа. Оттуда я часто ходил в храм святого Людовика Французского, и созерцал картину Караваджо о призвании святого Матфея.

Этот перст Иисуса, указывающий на Матфея!… Так ведь стало и со мной. Так я себя и ощущаю, Матфеем. Меня поражает жест Матфея. Он хватается за деньги, словно хочет сказать: «Нет, не меня! Нет, это мои денежки!» Вот, таков и я: грешник, на которого взглянул Господь. Это я и сказал, когда меня спросили, согласен ли я с тем, что меня выбрали Понтификом: «Peccator sum, sed super misericordia et infinita patientia Domini nostri Jesu Christi confisus et in spiritu penitentiae accepto» («Я грешник, но, милосердием и бесконечным терпением Господа нашего Иисуса Христа, я доверяю и принимаю в духе покаяния»).

***

Многие думают, что перемены и реформы могут быть совершены за короткое время. Я же, напротив, думаю, что всегда нужно время, чтобы положить основы для истинного и эффективного изменения. Это время для распознания. Иногда же, напротив, распознание требует незамедлительно делать то, что мы собирались сделать позднее. Это то, что происходит со мной в последние месяцы. Распознание всегда совершается в присутствии Господа, следя за знамениями, будучи внимательным к происходящему, к обратной связи с людьми, особенно с бедняками. Выбор, который я совершаю, даже в повседневной жизни, например, относительно пользования более скромным автомобилем, связаны с духовным распознанием, которое отвечает на требование, рождающееся из происходящего, от людей, из прочтения знамений времени. Распознание в Господе движет мной в моем способе управления.

Я априори остерегаюсь решений, принятых импровизированно. Я всегда остерегаюсь первого порыва, то есть того, что сразу придет мне в голову, когда надо принимать решения. Обычно такой порыв ошибочен. Мне надо потерпеть,  внутренне взвесить, подождав необходимое время. Мудрость распознания восполняет необходимую двойственность жизни и помогает найти наиболее подходящие средства, которые не всегда отождествляются с тем, что на первый взгляд кажется нам великим и сильным.

***

Образ Церкви, который мне нравится, это народ Божий, святой и верный. Я часто использую это определение, как и формулировку из конституции Второго Ватиканского Собора «Lumen Gentium», n.12. Принадлежность народу имеет важное богословское значение: Бог в истории спасения спас народ. Не существует полной и цельной идентичности без принадлежности народу. Никто не спасается в одиночку, как изолированный индивид, но Бог привлекает нас, учитывая сложную канву межличностных отношений, которые осуществляются в людском сообществе. Бог вступает в динамику народа.

Народ является субъектом. А Церковь, это народ Божий, шествующий в истории, с ее радостями и болью. «Sentire cum Ecclesia» (чувствовать вместе с Церковью), для меня это означает быть посреди этого народа. Совокупность верных безошибочна в вопросе веры, и проявляет свою «infallibilitas in credendo» («безошибочность в вере») в сверхъестественном измерении веры всего народа, находящегося в пути. Вот что для меня «sentire cum Ecclesia», о котором говорит святой Игнатий. Когда диалог между людьми, епископами и папой идет в этом направлении, и он честен, то ему сопутствует Святой Дух. Таким образом, это выражение относится не к богословам.

Это так же, как с Марией. Если мы хотим узнать, кто Она, мы обращаемся к богословам; если же мы хотим узнать, как любить ее, надо спросить народ. Мария сама любила Иисуса, как одна из народа. (…) Поэтому не надо думать, что выражение «Sentire cum Ecclesia» относится только к иерархическому измерению Церкви.

Конечно, надо оставаться очень внимательным, и не думать, что эта непогрешимость всех верных, о которой я только что говорил в свете Собора, является формой популизма. Нет, это опыт нашей «Святой Матери иерархической Церкви», как называл ее святой Игнатий, Церкви как народа Божия,  пастырей и народа вместе. Церковь, это совокупность народа Божия. Я вижу святость народа Божия, ее повседневную святость. Это «средний класс святости», о которой говорил Жозеф Малег, поэтому все могут достичь ее. 

(…)

Святость народа Божия я вижу в терпении: женщина, которая растит детей, мужчина, который трудится, чтобы приносить домой хлеб, больные, пожилые священники, у которых столько ран, но на чьих устах улыбка, потому что они служили Господу, сестры, которые так много работают и живут в безымянной святости. Для меня это всеобщая святость. Я часто отождествляю святость с терпением: не только с терпением как hypomonè (переносить тягости жизни), но и с постоянством, которое заключается в том, чтобы идти вперед день за днем. Это святость воинствующей Церкви, о которой также говорит святой Игнатий. (…)

Церковь, вместе с которой мы должны чувствовать, это общий дом, а не часовенка, которая может вместить только маленькую группку избранных. Мы не должны сводить лоно Вселенской Церкви к гнездышку, защищающему нашу посредственность. Церковь – Мать. Церковь плодовита. Она должна быть такой! Когда я думаю о неподобающем поведении Божьих служителей, посвященных мужчин и женщин, первое, что мне приходит в голову: «Вот закоренелый холостяк» или «вот старая дева». Они не стали ни матерью, ни отцом. Они не оказались способными давать жизнь. 

***

Я ясно вижу, что сегодня Церкви более всего необходимо умение залечивать раны и согревать сердца верных. Я вижу Церковь, как сельскую больницу после битвы. Нет смысла спрашивать тяжелораненого о слишком высоком уровне холестерина и сахара в крови. Нам надо врачевать раны. А уже потом мы сможем взяться за остальное. Врачевать раны, врачевать раны… надо начать с азов.

Церковь иногда позволяла замкнуть  себя в мелочах, в маленьких заповедях. А самое главное – это первая весть: «Иисус Христос спас тебя!» Служители Церкви должны прежде всего стать служителями милосердия. Исповедник, например, всегда подвергается опасности оказаться либо слишком суровым, либо слишком мягким. Ни один из этих подходов не уважает человека. Суровый умывает руки, потому что уповает на заповеди. Мягкотелый умывает руки, просто говоря: «Это не грех» или нечто подобное. Людей надо сопровождать, а их раны врачевать.

Как мы относимся к народу Божьему? Я мечтаю о Церкви, которая является Матерью и Пастырем. Служители Церкви должны быть милосердны, заботиться о людях, сопровождать их, как Добрый Самарянин, который омывает и поднимает ближнего. Это Евангелие прозрачно. Бог больше, чем грех. Структурные или организационные реформы вторичны, то есть их черед приходит позже. Первой реформой должна быть та, что касается способа бытия. Служители Евангелия должны быть людьми, способными согревать сердца людей, вести диалог и идти вместе с ними, входить в их ночь, в их тьму, не теряясь в ней. Народу Божию нужны пастыри, а не функционеры или государственные чиновники. Епископы особенно должны быть пастухами, способными терпеливо поддерживать шаги Бога посреди Его народа, так, чтобы никто не оказался позади, и сопровождать стадо, у которого есть нюх, чтобы найти новые пути.

Вместо того, чтобы быть только Церковью, которая встречает и принимает, распахивая двери, будем стремиться к тому, чтобы Церковь искала новые пути, была способна выйти за собственные рамки и пойти навстречу тому, кто не приходит в храм, кто ушел или кто безразличен. Иногда тот, кто ушел, сделал это по таким причинам, что если правильно их понять и оценить, они могут привести его к возвращению. Но нужна смелость и отвага.

***

Нам надо возвещать Еванеглие на любой дороге, проповедуя благую весть Царствия и исцеляя нашей проповедью любые болезни и ранения. В Буэнос-Айресе я получал письма от гомосексуалистов, которые являются «социально ранеными», так как испокон веков чувствуют на себе осуждение Церковью. Но Церковь хочет не этого. Возвращаясь из Рио де Жанейро, я сказал, что если у гомосексуалиста добрая воля, и если он ищет Бога, то не мне осуждать его. Говоря это, я повторил то, что провозглашает Катехизис. Религия имеет право выразить свое мнение, служа людям, но Бог сотворил нас свободными, и духовное вторжение в жизнь человека невозможно. Однажды кто-то, провоцируя, спросил, одобряю ли я гомосексуализм. Я же ответил ему вопросом на вопрос: «Скажи, Бог, глядя на гомосексуалиста, одобряет ли его существование и смотрит с любовью или отталкивает, осуждая?» Надо всегда смотреть на человека. Здесь мы прикасаемся к тайне человека. В повседневной жизни Бог ведет людей, и мы должны сопровождать их, исходя из того состояния, в котором они находятся. Сопровождать их надо с милосердием. Когда это происходит, Святой Дух вдохновляет священника сказать то наиболее верные слова.

В этом и величие исповеди. Надо рассматривать каждый случай отдельно, и различать, как лучше поступить с человеком, который ищет Бога и Его благодать. Исповедальня, это не камера пыток, но покой милосердия, в котором Господь подбадривает нас, чтобы мы поступали, как можно лучше. Вспоминаю женщину, брак которой был провалом, она пережила аборт и развелась, а теперь заново вышла замуж, счастлива и воспитывает пятерых детей. Аборт страшно тяготит ее, и она искренне покаялась. Она бы хотела идти вперед в христианской жизни: что сделает исповедник?

Мы не можем настаивать на одних лишь вопросах абортов, гомосексуалистов и контрацепции. Это невозможно. Я не очень много говорил на эти темы, и меня упрекали в этом. Но когда говоришь об этом, надо делать это в точном контексте. Мысль Церкви известна нам, а я сын Церкви, так что нет необходимости говорить об этом непрестанно.

Учения, будь то в области догматики, как и нравственности, не все равнозначны. Миссионерское пастырство не одержимо беспорядочной передачей множества доктрин, которые надо было бы настойчиво навязывать. Миссионерская проповедь сосредотачивается на главном, на необходимом, которое также больше всего очаровывает и притягивает, от которого горит сердце наше, как у учеников на пути в Эммаус. Таким образом, нам следует найти новое равновесие, иначе нравственному зданию Церкви будет угрожать обрушение, как карточному домику, оно сможет потерять свежесть и благоухание Евангелия. Евангельская весть должна быть более простой, глубокой, сияющей. Из этой вести и вытекают затем все нравственные следствия.

Я говорю это, думая о нашей проповеди и ее содержании. Красивая проповедь, настоящая проповедь, должна начинаться с первого возвещения, возвещения спасения. Нет ничего более твердого, более глубокого и надежного, чем эта весть. Затем необходима катехизация, чтобы понять, какие нравственные выводы надо сделать. Но возвещение спасительной любви Бога первично по отношению к нравственным и религиозным обязанностям. Сегодня иногда кажется, что преобладает обратный порядок. Проповедь, это пробный камень, позволяющий оценить близость и способность к встрече пастыря со своим народом, потому что тот, кто проповедует, должен знать сердце своей общины, чтобы искать там, где жажда Бога живет и пылает. Евангельское послание не может быть сведено к нескольким его аспектам, которые, сколь важны бы они ни были, не выражают по отдельности сердца учения Иисуса.