о. Пьер Дескувмон. Тайны христианской жизни

Это правда, потому что в основе этой книги — разговоры с детьми. Когда дети стали задавать метафизические вопросы, родители и попросили меня написать эту книгу. Я хотел, чтобы в ней было пятьдесят глав, но издатель сказал, что и тридцать шесть – уже неплохо.

”Бог, единый в трех лицах…”, “Бог, ставший человеком”, семь Таинств Церкви… Как разобраться во всех них? Есть три подхода: два, которые я не принимаю, и третий — католический.

1. “Не пытаться понять”. Некоторые считают, что в этом и состоит “дух детства” св. Терезы Младенца Иисуса. Церковь никогда не соглашалась с таким подходом, который называется фидеизмом. Согласно этой теории разум изгоняется из области веры. Иоанн Павел II посвятил одну из своих великих энциклик — “Fides et ratio” — объяснению, что это не так. Бог дал нам разум не только для того, чтобы мы занимались математикой и информатикой, но и чтобы пытались размышлять о Нем. Это не гордыня. Св. Тереза Младенца Иисуса, которую я очень люблю, была искателем. Неслучайно ее провозгласили Учителем Церкви. Она задает много вопросов, даже если это делает очень простым образом. Сейчас же многие родители говорят так: “Ну что, сынуля, ты пойдешь в одиннадцатый класс, учитель философии будет что-то рассказывать, но это все неважно, потому что вера — это вера”. Это не христианский подход, по той простой причине, что Иисус совершал знаки, чтобы показать, кто Он. Иисус никогда не говорил: “Верьте мне за красивые глаза”. У нас есть право пытаться понять.

2. Второй подход, гораздо более распространенный — “упразднить тайну”. В этом была великая проблема века Просвещения. Думаю, что причина нынешнего кризиса Церкви на Западе в том, что люди возвращаются к рационалистическому подходу. Я мог бы прочитать вам трехчасовую лекцию я ля Вольтер: “Евхаристия — это великолепно, но это символ. То есть Бог настолько любит нас, что притворяется, будто дает себя нам в пищу. Но, кончено, мы не едим Тело Христа, мы же не людоеды”. “Священник, который с монстранцией проходит через весь город, это прекрасно. В монстранции — кусочек хлеба, и это напоминает о том, что недоеденный хлеб, который вам хочется выбросить — это свято, и нельзя его выбрасывать. Христиане преклоняют колени перед кусочком хлеба, это никому не мешает, но это символ”.

Слово “ересь” происходит от греческого слова “выбор” — я беру один аспект, а другой отрицаю. Арий вдохновил всю Европу, в те времена было множество епископов-еретиков. Он говорил: “Иисус — прекрасен, Он осознал, что мы все — Божии дети, так Он был свят и безгрешен, но Бог не может родить второго такого же. Иисус — сын Божий, как все мы, просто Он первым это осознал”. — Тем самым, Арий отрицает тайну Троицы и Воплощения. Почти вся Европа в какой-то момент пошла за этим учением, которое несколько веков спустя было принято Магометом. Магомету удалось распространить арианство.

В этом была проблема и для Лютера. Когда он стал преподавать Священную Историю, он восхищался тем, что, когда мы делаем что-то хорошее, это действие Бога в нас. “Бог производит в нас желание и действие”, — апостол Павел часто говорит об этом. Когда сегодня утром вы еще валялись в кровати, Бог уже любил вас. Он любит вас не потому, что вы молитесь или ездите на реколлекции. Бог совершает все, и из этого Лютер заключает, что мы несвободны. “Я не понимаю, как могу быть свободным, если все делает Бог”. “Но, когда я снимаю трубку, чтобы позвонить Богу и позвать Его на помощь”, — сказал бы Августин, “сам Бог дает вам благодать снять эту трубку”.

Эразм, великий гуманист, который поначалу был сторонником Лютера, узнав, что Лютер отрицает свободу, вернулся к католикам. В связи с этим Лютер сказал: “Вот человек, который меня правильно понял. Моя проблема — не индульгенции и не авторитет Папы; я не понимаю, как можно быть свободным, если все совершает Бог”. Тогда как и до, и после Лютера, католики говорят: “Мы не понимаем, но верим”. Кальвин подхватил эту идею Лютера и создал учение о предопределении. Еретик — это всегда кто-то, кто пользуется успехом, потому что он упраздняет тайну. И самая отрицаемая сегодня в Европе тайна — это тайна Божественного Провидения. Об этом мы поговорим чуть позже.

3. Как поступает католик? Для него естественно, что Бог таинственен. Семилеткам я объясняю так (и повторяю это студентам-политехникам): закройте глаза и подумайте о том, что делали вчера вечером, вспомните о дорогих вам людях, о злобе, о любви… Откройте глаза. Что за дух позволил вам все это представить? Воспоминания, чувства… Видите, дети: ученые, которые изобретают космические корабли, даже они не знают, что такое дух. Человеческий дух бесподобен: он познает природу, а себя самого познать не может. Как говорит Паскаль, человек для себя самого — самая большая загадка природы. Человек бесконечно превосходит человека. Если мой дух не может понять себя самого, a fortiori, мой дух не может познать Бога. Было бы странно, если бы я мог понять Бога, тогда как себя самого не понимаю. Когда я разговариваю с мужчинами, то использую другой аргумент: “Сколько лет вы знаете вашу жену? Двадцать лет? И за двадцать лет вы ее не узнали. (Это хороший знак, если она не перестает удивлять вас!) Итак, если ваша жена — загадка для вас, согласитесь, что Бог должен быть чуточку загадочнее, чем она”. Это понимают все мужчины.

Если Бог сам приходит на землю и открывает себя, я готов к тому, что это Откровение будет выше моего понимания. Бог Авраама, Исаака и Иакова, Бог, который открывает себя, более таинственен, чем тот Бог, которого я могу постичь своими силами.

Я — часть миллионов верующих, для которых таинственность Бога не представляет трудности. Для меня естественно, что Бог загадочен. Три великих монотеистических религии утверждают, что Бог таинственен. Мы говорим: “Отче наш, сущий на небесах”… Он превосходит нас. Я верю, что все, что Бог говорит мне — истина. Я верю в то, что Библия — Слово Божие. Я верю в Евхаристию. Почему уже несколько десятков лет я преклоняю колени перед Дарохранительницей? Потому что так сказал мне Бог. Если вы не верите учению Церкви, то у вас нет никаких оснований верить в Евхаристию. Потому что сам по себе я вот уже много лет молюсь перед Дарохранительницей, а у меня никогда не было экстаза. Я нормальный христианин. Я верю, потому что так учит Церковь.

Почему я не верю в то, что Евхаристия — символ, тогда как в Писании существует множество символов? Когда я говорю: “Господь — моя крепость”, я не думаю о груде камней. “Мой щит”, “мое солнце” — все это сравнения. Почему я принимаю буквально зачатие Иисуса Девой? Потому что Церковь говорит мне, что два отрывка Евангелия, в которых идет речь о том, что Иосиф не имеет отношения к зачатию Иисуса, надо понимать буквально. Это даже вошло в Символ Веры: “Верую… в Иисуса Христа … рожденного от девы Марии”. Есть другие сотни отрывков Библии, которые Церковь позволяет нам трактовать свободно. Я верю слову Бога, переданному Церковью.

И, наконец, я занимаюсь богословием. Вот букварь богословия, который не существует ни в какой иной науке: вы берете одну тайну и освещаете ее другой тайной. Так нельзя сделать в математике, физике, биологии. Вы берете светотень и освещаете ее другой светотенью. Таким образом, созерцаемая тайна становится чуть светлее, но остается все же затемненной. Люди проводят годы в университете Фрибурга, освещая тайны. Если сегодня я полностью объясню вам какую-то тайну, у вас есть право и долг донести на меня местному епископу. Потому что если я объясняю тайну, то возвращаюсь в век Просвещения. Это проблема сегодняшнего дня. Есть много богословов, много христиан, которые не терпят того,  что есть тайны, превосходящие их разум, и пытаются понять их, упразднить. Это одна из причин, по которой стало гораздо меньше людей в церквях и священников у алтарей. Вера пропадает, когда отрицается тайна.

Например: “Что это за разговоры о том, что Иисус родился от Девы? Отец, вы капеллан Equipes Notre-Dame, вы превозносите сексуальность, и было бы настолько лучше, если бы Иисус родился от любви его папы и мамы, это бы лучше показало возможность супружеского целомудрия. Почему Иисус не родился так?” “Потому что Он родился от Девы”. Для начала я верю, и только потом я пытаюсь понять, помня, что тайна всегда останется тайной.

Как получилось, что вы сегодня здесь? Потому что однажды ваши родители нежно любили друг друга, вы — плод сексуальной связи, так же, как и я. А если вы пойдете на рождественскую мессу, то предстанете перед Младенцем Иисусом, который лежит между ослом и волом — обществом Иисуса — не потому, что Его родители сказали однажды: “Не оставаться же нам без ребенка, Иосиф, как ты думаешь?”, а потому, что ребенок пришел сам. Ребенок существовал раньше своих родителей! Если вы в это не верите, мы останемся друзьями, но вы спотыкаетесь о первую тайну христианства. Мы освещаем тайну отсутствия сперматозоида в зачатии Иисуса гораздо большей тайной предвечного существования Слова в лоне Отца. Это и есть богословие. Это пазл, одна тайна проливает свет на другую. В этом есть логика, Бог последователен. Если бы Младенец Иисус, как мы, родился от сексуального контакта, Он был бы, как и мы, человеческим существом, в которое бы сразу вселилось Слово. Но и во мне живет Слово! И тогда не Бог умер бы за нас на кресте, а человек, в котором живет Бог! Но это уже не христианство. Это почти арианство.

Нужно было, чтобы все было так. Вы можете говорить: “Я бы хотел, чтобы все было иначе”. Но вы — не Бог. Пусть это вас нервирует, но это так. Пролитие света — не причина веры. Это очень важно: богословы не доказывают тайны, они проливают на них свет, а верю я только потому, что так сказал Бог. И если вам не нравится, как проливаю свет я, это не имеет никакого значения. Кардинал Шенборн, который написал предисловие к моей книге, говорит, что богослов — прежде всего такой же христианин, как все, и верит прежде всего Божьему Слову, а уже затем предлагает богословское освещение, помня, что существуют и другие способы пролить свет на эту тайну. Есть несколько видов богословия Евхаристии, например. Но главное — это верить.

Тайна, которая вызывает сегодня много вопросов — это тайна Провидения. Что это такое? Это то, что позволило миллиардам христиан на протяжении двадцати веков не пасть духом в испытаниях. Если Бог это позволил, у Него есть на то причины.

Если Бог попустил эту катастрофу, если Бог позволил чуму в четырнадцатом веке, если Бог позволил моему ребенку погибнуть в аварии, это Его святая воля. Кардинал Шенборн начинает предисловие со слов о том, что я готов заплатить двадцать тысяч евро (во Фрибурге я говорю “сорок тысяч”) тому, кто найдет ему хоть одного святого, который оспаривает Божественное Провидение. А пари я заключаю только тогда, когда уверен в победе.

Напоминаю, что сегодня я говорю как богослов, а не как пастырь. Если я капеллан в больнице, и встречаю человека, который только что узнал, что болен раком, я не скажу ему: “Аллилуйя! Это святая Божия воля!” В пастырском богословии есть вещи, которые надо говорить очень осторожно

Чтобы верить в Провидение, нужна особая благодать. Один епископ, узнав, что у него рак, сказал мне: “Отец, как трудно принять то, что у тебя рак…” — “Владыка, это не трудно. Это невозможно”. Вспомните, что мы слышим на Евхаристии: “Спасительными заповедями наученные и божественным наставлением вдохновленные, дерзаем говорить:  Отче наш… да будет воля Твоя…” Это сверхъестественно.

Я из Камбре, откуда был родом кардинал де Любак, великий богослов прошлого века, и он говорил, что существуют вещи, которые одновременно являются естественными и сверхъестественными. Подчиняться Богу естественно, мы для этого созданы, но это и сверхъестественно. Бог просит невозможных вещей. Любить свою жену — обычно это легко, особенно поначалу… Но одновременно это и сверхъестественно.

Не удивляйтесь, что то, что я скажу, превосходит не только ваше разумение, но и ваши силы. Когда кто-то мне говорит: “Отец, мне страшно трудно принять волю Божию”. “Да??? Простите за нескромный вопрос: сколько вам лет?” — “Пятьдесят семь” — “Вы начинаете что-то понимать”. Когда мы молоды, мы воображаем, что можем все отдать Богу, мы готовы стать мучениками. Это легко. Когда мы стареем, начинаем понимать, как это трудно.

Во-первых, Бог ненавидит зло. Этому противоположны все течения “New Age”, которые пытаются убедить нас вместе с религиозными течениями Юго-Восточной Азии, что надо быть позитивным: “Муж тебя бросил, выходи за другого!”. Сегодня существует множество течений, которые так учат вслед за буддизмом: “Зло — это майя, иллюзия”. Нас пытаются убедить, что не существует ничего страшного. Это пантеизм: “все хорошее, зло — иллюзия”. Это метод, чтобы избежать страдания. Это противоположность христианства. Христианин думает, что зло — это зло. Что рак — это зло, что прелюбодеяние — это зло, что разделение людей — зло. Тогда как другие говорят: “Надо всегда быть позитивным”. Как в рекламе. Не надо быть позитивным.

Христианин проводит много времени в борьбе со злом. Христиане отдали в сто раз больше времени на борьбу с болезнью, чем на теоретические размышления о Провидении. Когда больницы еще не существовали, больных собирали в богадельнях, которые держали монахи, и лечили больных, как сам Иисус. Клевещет на Церковь тот, кто говорит, что христиане — смирившиеся люди. Чтобы так говорить, надо не знать истории. Христиане никогда не смирялись со злом, мусульмане, кстати, тоже. Достаточно посмотреть, какого развития достигла мусульманская медицина в Средневековье. А тех, кто развивает медицину, не назовешь смирившимися.

Зло — это зло, и я не устану это повторять. Первое, что нужно сделать, когда болит голова — выпить таблетку. Сколько раз я в качестве епитимьи говорил людям сходить к врачу. Врачи существуют для того, чтобы к ним обращаться.

В тайне Провидения есть два парадокса. Существуют вещи, абсолютно противные воле Бога, и, однако, они входят в Божественный план. Например, смерть Иисуса на кресте. Совершенно ясно, что не Бог, а дьявол, князь тьмы, хотел, чтобы Божий Сын мучился на кресте. Но Иисус говорит в Гефсиманском саду: “Отче, не Моя, но Твоя воля да будет”. Миллиарды христиан размышляют над этими словами веками. Иисус видит волю Отца сквозь злобу людей. Даже дьявол творит волю Бога. Когда Падре Пио или Настоятель из Арса страдают от дьявола, они говорят, что Бог использует и эти  нападки. Любящим Бога все содействует ко благу (Рим 8). Миром управляет Бог.

Второй парадокс в том, что если вы делаете что-то плохое, это на сто процентов ваша воля, а если делаете что-то хорошее, это на сто процентов ваша воля, но одновременно это и на сто процентов воля Бога. И тут вы перестаете понимать…

Проблема сегодняшних богословов в том, что они говорят: “Раз Бог доверил нам управлением миром, то Он ни при чем”. Поэтому есть священники, которые смеют говорить: “Да помилует нас Бог, чья любовь всемогуща” вместо слов “да помилует нас Всемогущий Бог”. Как будто девятнадцать веков мы ошибались, и в 1960 родилась ересь. Люди не осмеливаются сказать, что Бог — Владыка времени и истории. Поэтому в молитве верных во Франции, Швейцарии или Германии даже 11 февраля не осмеливаются сказать: “Помолимся, братья, чтобы все больные в нашем приходе приняли святую Божию волю”. Этого никогда не услышишь. Никто не говорит о тайне Провидения.

А ни один святой эту тайну не отрицал. Господин Венсан (св. Викентий де Поль – прим. переводчика) — вот пример того, кто боролся со злом, и никогда с ним не мирился. Он проигрывает в суде по поводу подаренной ему фермы, где жили его миссионеры, поскольку суд постановляет, что он получил ее незаконно. Когда господин Венсан узнает о результатах процесса, что он говорит? “Слава Богу!” Он не дает своим друзьям себя жалеть, видя в этой несправедливости суда святую Божию волю. 

Когда святая Тереза Младенца Иисуса узнает о том, что ее отца положили в больницу как буйного больного, она видит в этом волю Бога: “Всё — благодать”. Падре Пио в клевете доктора Джемелли также видит святую Божию волю. Если кто-то укажет мне на святого, который противоречит тайне Провидения, я заплачу ему сорок тысяч евро наличными.

Вы бы были чрезвычайно спокойны, если бы имели смелость верить в то, что все, что случается, позволено Богом. У Него есть свои причины.

Есть испытания, в которых мы видим руку Провидения: например, учитель физкультуры в моем коллеже, который сломал себе запястье, попал в больницу, и там встретил маленькую Мари-Мадлен — медсестру, ставшую его женой. В таких случаях легко говорить, что всё — благодать. Я мог бы рассказать вам о многих ситуациях, в которых действие Провидения очевидно. Но в девяноста девяти процентах случаев мы не видим, почему Бог попустил то или иное. И у вас есть основания сказать: “Почему, Господи?” Я предпочитаю христианина, который говорит: “Почему?!” буддисту, который смиряется. Для нас зло — это зло.

Жорж Юбер, журналист, который также писал о Провидении, молился в тишине по два часа в день, потому что его духовным отцом был о. Мария-Евгений Младенца Иисуса. (”Если вы хотите, чтобы я был вашим духовным отцом, молитесь в тишине по два часа в день” — “Но, отец, я же журналист!” — “Ну есть и другие духовные отцы!”) Жорж Юбер говорил своей жене Марии-Терезе незадолго до смерти: “Какая радость будет для меня, христианского журналиста, когда я приду на небо! Я часами рассказывал о событиях, которые казались мне совершенно нелогичными, а в небе я увижу значение всего этого”.

Аминь