Вот и Утка: казалось бы, только и дел, что сидеть на яйцах да ждать, когда вылупятся утята. А и она ждала, думала о каждом яйце, любила каждое яйцо. Даже то, большое, странное, не похожее на остальные яйца.
Говорила ей Гусыня: брось его! – она уже была научена горьким опытом, когда ей в гнездо подложили индюшачьи яйца, и она потом намучалась с индюшатами, никак не желающими не только быть похожими на гусят, но даже и плавать!
А Утка не смогла, материнское сердце не позволило ей оставить яйцо, какой-никакой, это ЕЕ малыш. А в воду уж она-то его загонит, будь он трижды индюшонок.
Так и началась эта история, настоящая датская история о семействе уток, в котором вылупился на свет гадкий, не похожий на всех, Младшенький.
Вечно в этой Дании все не так: то принц-философ, то утенок… Совсем даже не утенок. И так это не просто: быть не таким, как все. А, возможно, еще сложнее, быть мамой того, кто не похож на других. Особый.
А какой? Да кто его разберет, Младшего-то! Сидит, на флейте играет, ни с кем не общается. Плавает лучше братьев. Тихий, безответный – и тем еще больше выводящий из себя. Одним словом – Гадкий!
Но как же быть, если взгляд от рождения устремлен ввысь, в небеса, если шея не гнется в поклоне, а крылья предательски растут и требуют полета. Что же делать со своей инаковостью, как принять ее, сохранить, когда все, даже мама – МАМА! – требуют, просят стать таким как все. Копаться в навозной куче? Подобострастно кланяться Испанке? Бегать поглазеть на диковинку – павлина? (Но к павлину не подпустят и братьев, хотя они и в доску свои, дворовые, с гитарой, закинутой за плечо: зачем вам павлин? У вас в семье есть своя диковинка, на него и глазейте!). А зачем? — Нет, он попробует, не ради себя, ради мамы. Но его не поймут. Не ожидая от него покорности, поклоны примут за насмешку, стремление к миру – за слабость.
Ведь домашняя птица знает: она лучше диких собратьев, у нее есть дом, которого нет у тех, перелетных, вынужденных искать пропитание самостоятельно. А то, что за это ей пришлось поступиться свободой, полетом – это загнано в угол сознания, об этом думать нельзя. И любая инаковость – это опасность. Риск для всего уклада жизни. Он касается не одной только семьи, но всего общества, которое готово извергнуть из себя того, кто осмеливается быть не таким, как все, но лучше– особенно, если оказывается, что он и впрямь способен в буквальном смысле исчезнуть, улететь,- поглотить его. Насильно дать ему счастье единородности со всеми. Шея не гнется? – гнуть, пока не согнется! Крылья? – подрезать! Вот оно, счастье нахождения в обществе: монолитная масса, никто не выделяется, никто не угрожает разломом, разрывом. А если появляется некто другой? Тот, кто самим своим тихим внутренним не примирением с окружающим осуждает его? – тогда она быстренько берет на себя функции судьи, стремясь опередить того, кто и не знает, не понимает, что сама его инаковость, само допущение, что возможно иное счастье – судит ее.
В этой истории есть то, чего не хватало мне у Андерсена: взгляд матери на своего ребенка. Мама, которая ждала его, надеялась, мечтала…- и получила такого вот, Гадкого. Ну почему, почему ты не такой как все? – плачет Утка, разрываясь между сыном и обществом. Стань таким же, поклонись лишний раз, ну чего тебе стоит?
Мама, которая страдает от того, что ее ребенок не похож на других, от того, что его не принимают, отторгают. Но, быть может, он именно такой, каким она мечтала видеть свое дитя? Способный поднять свой взгляд к облакам, сохраняющий себя, даже когда пытается подстроиться под остальных – у него это просто не получается, потому что он не притворяется, он на самом деле – не такой. Младшенький, готовый – ради матери и сестры – на все, пусть ему даже подрежут крылья, он не улетит в теплые края с той, которую уже полюбил, которая показала ему его белизну,- не улетит, потому что мама, его мама плачет и умоляет остаться с ней… Разве не о таком сыне мечтает мать?
Мама, готовая подрезать сыну крылья, чтобы он остался с ней – ради себя. И кричащая ему: Лети! Лети, сынок, лети! – ради него. Способная подтолкнуть его ввысь, зная, что все, что останется ей – плакать долгие зимние дни, когда он будет в Египте наслаждаться теплом и белизной своих сильных крыльев, способных подняться к самому солнцу,- ожидая встречи и не надеясь на нее. Вернутся ласточки, вернутся скворцы, прилетит и он. Разве может он не прилететь к своей маме?
Это история о двоих: о Гадком, который смог сохранить свою инаковость, чтобы обрести идентичность в лебединой белизне, сохранить свою личность, и о маме, которая приняла своего, такого не похожего на всех, ребенка, поверила в него. Приняла, чтобы, прикипев к нему – Гадкому, младшему, душевному, непонятному,- больше чем к родным сыновьям, отпустить в полет – в его собственный лебединый путь, куда нет доступа домашней Утке, неспособной летать.
Вместе с матерью плакала я: почему же все так «не так»? Вместе с ней я кричу: Лети! Лети, сынок!
Спектакль “Датская история”, ТЮЗ.
Фотографии сайт театра.
Н. Бакина
