А вот в другие времена, в другом месте, говорят, можно было легко решить эту проблему. Ну, вы ведь слышали о Петере Мунке? Не могли не слышать! Я еще ребенком зачитывалась его историей. Помните, Петер Мунк, угольщик, сын угольщика и внук угольщика и его сердце? Ну, там еще Михель-великан был, что сплавлял когда-то огромные стволы до самой Голландии, а после стал сплавлять другой товар: каменные сердца и звонкие талеры жадинам-недотепам. Вспомнили? Ну и славно.
А если не помните, не читали, не слышали, можно и вспомнить, прочитать, услышать и даже увидеть. Я как раз вчера – увидела. И Петера, и Лизбет, И Михеля со Стеклянным человечком.
А началось все в Шварцвальде, в лесу, у угольной ямы, возле которой трудился славный Петер. Сердце у Петера было человеческое – очень мягкое, доброе, трепещущее. Правда, не чужды ему были и другие человеческие качества: недовольство своим местом; тщеславие, заставляющее его горько сожалеть о своем положении, кажущемся ему крайне не почетным; зависть – к чужому богатству и успеху. Ну и глупость, куда ж без нее-то?
А разве это не глупость: видеть счастье в умении выкидывать коленца на танцах, да в куче денег за игровым столом, да коляске с лошадками? Глупость, глупость – побрюзжит старый, умудренный человек. Но я, пожалуй, не соглашусь: незрелость. Незрелость, не умение видеть главное – пока еще, восхищение некими внешними качествами, заслоняющими взор от внутренней пустоты и ничтожества.
Итак, обычный мальчик, желающей легкой и приятной жизни (ох, я тоже желаю иногда). Да еще и родившийся в воскресенье, в самый полдень – а таким людям только руку надо протянуть, чтобы получить счастье. Отправиться в лес, рассказать стишок-заклинание, и явится Стеклянный человечек да исполнит желания. Целых три!
Интересно, вы можете себе представить, что вам дана такая возможность: загадать желания и они исполнятся. По крайней мере, два – с третьим Человечек медлит, он сам решает, когда и какое исполнить, слишком знакома ему мятущаяся человеческая натура. Два, сразу – и на целую жизнь? Я бы точно раз в несколько лет жалела. Оглядываясь сейчас назад, очень радуюсь, что мои желания и устремления – очень искренние, очень горячие, слезные – не исполнились.
А у Петера исполнились. Стеклянный человечек не обманывает, он точно исполняет желания. Что сказал, то и получишь. Танцевать, как Вильм Красивый? – пожалуйста. Никто в трактире не видывал таких коленцев, какие выделывал новый король над всеми королями танцев. Иметь в кармане столько денег, сколько у Иезекила Толстого? – вуаля, какую бы сумму ни проиграл отныне Петер Иезекилу, в кармане у него лежало столько, сколько складывал в кошелек удачливый лесоруб. Сомнительное желаньице…
Второе, вроде как, получше. Стекольный завод! Наконец, смыть с себя угольную пыль, перестать все видеть в ненавистном черном цвете угольной пыли, покрывающей все и вся в их с матушкой жалком доме. То ли дело, почетная жизнь хозяина стекольного завода. Да вот беда, чтобы завод приносил доход, им надо управлять. Более того, надо уметь им управлять. А когда же, а как же, когда жизнь в трактире – среди танцев и игры в кости – так приятна, весела, беспечна… так проста. Проста до того, что желания его повернулись к нему спиной. Много ли счастья принесет человеку сомнительное умение подпрыгивать выше всех да дрыгать ногами? Много ли даст дар иметь столько же денег, сколько выигрывает Иезекил, если тот проигрывает? И выигрывая у него, Петер не приобретает, а теряет? Где звонкие гульдены? Куда они делись? И завод описан и продан за долги. Снова жизнь бедняка. Бедняка! Опять?! Да ни за что!!!
Все, что происходит с нами, дается нам для осмысления нашей жизни. Для проверки: куда я иду? Зачем я иду? Но гораздо чаще мы, подобно Петеру, не останавливаемся, а в гневе против жизни рвемся в бой – с ней самой. Застилающий глаза, гнев не позволяет увидеть нужную, правильную дорогу, ослепленные, мы нащупываем самый простой путь. Искушение тут как тут. Тебя обидели, ты несчастен, жизнь несправедлива к тебе. Протяни руку, получи все и сразу. Михель-Голландец способен понять тебя и помочь. Что там этот Стеклянный человечек с его нравоучениями! Скряга и зануда, вот он кто. Весельчак Михель не таков. Мешок денег? Не вопрос! Не потом. Сейчас. Не возможность их честно заработать, приложив усилия, мастерство, умение. Ни к чему все это. Бери и уноси, вот они, звонкие, серебристые. Только… сердце стучит, мешает, рвется, просит… прочь это сердце, вон из груди, в банку, к Михелю, к другим сердцам, потерявшим хозяев, дрожащим от страха под взглядом Голландца. Прочь!
Это так просто – потерять сердце. Крикнуть на ребенка. Оттолкнуть нуждающегося в помощи. Промолчать, когда видишь несправедливость. Капля за каплей каменеет сердце. Застывает. Теряется. А Петер отдал его в один миг. За мешок гульденов. За сто тысяч и возможность оставить свое сердце в большой компании других: сердца Главного лесничего, Начальника округа, Иезекила Толстого и многих, многих других.
Получить деньги и легкий холодок в груди – от мраморного сердечка, от куска камня, который не будет мешать, отвлекать, противостоять. Чувствовать тоже не будет. Но какой толк в этих чувствах? Правда, без них нет и удовольствий, впечатлений, радости. Но зато и – горестей, боли, печали. Может, и стоит пожертвовать одним ради другого? Хотя одно Петеру остается: скука. Всеобъемлющая скука от жизни. Ничто не огорчает его, но ничто и не удивляет, не заставляет улыбнуться, поразиться, обрадоваться. Ни возвращение домой после длительного путешествия, ни встреча с матушкой, надоедливой старухой, которой он давал пару грошей иногда – чуть не написала, «скрепя сердце», да вот сердца-то у него и не было, вы же знаете. Самый богатый человек в Шварцвальде знал цену деньгам.
Хотя, откуда он мог ее знать? Разве он работал? Разве зарабатывал пару монет в поте лица? Не получил ли он их взамен куска плоти?
В-общем, добрый милый Петер, во времена танцев и игр не жалеющий монет для бедняков, протягивающих к нему свои дрожащие руки, не испытывал больше ничего, кроме досады и раздражения на людей. На матушку. На красавицу Лизбет, на которой женился по совету Михеля-Голландца, чтобы развеяться. Да разве можно развеяться, прогнать скуку, если сердце пусто?
Вот это мне и удивительно: Великан забрал у него сердце. Но душу, тот образ Божий, что кроется в человеке, не может извлечь из него никто. Иначе разве смог бы Петер ощущать – пусть не чувствовать, коли нечем было чувствовать – пустоту? Неудовольствие? Пресыщенность? Ведь дрогнула же на миг его рука, когда он принял цветок от своей красавицы-невесты? Даже если потом вновь отвернулся от нее, устремив пустой взгляд в пустоту. Ведь испытал он ярость от ее непослушания, если поднял на нее руку, если убил ее? – и ощутил свою пустоту, когда упала она. Пустоту, которая лишила его желания жить. Но значит, ведь было то желание? Пусть, глубоко, пусть, не докопаться, не доискаться – но было?! Что бы иначе заставило его просить о третьем своем, заветном, неисполненном ранее желании? О сердце?…
Вы помните, как Петер Мунк отправился к Голландцу и обхитрил его, как получил свое сердце и отстоял свое право на него. Знаете, это очень интересно: высшая справедливость – она не наша. Питер получил за сердце деньги, по праву, его сердце принадлежало Михелю. Но по тому же праву, мы, согрешившие многократно, достойны лишь наказания. Какое счастье, что Бог судит иначе! Какое счастье, что отстаивая свое право на сердце – отстаивая свое право быть человеком – Петер вступает в ту область, где Михель бессилен. Он бессилен, пока Петер говорит ему «нет». Он бессилен, пока Петер, прижав руки к груди вслушивается в свое сердце, вновь забившееся внутри, наполняющее его горем, болью, страданием, раскаянием. Он бессилен, пока Петер – человек и хочет им быть.
Вот такая история.
В спектакле мне не хватило, быть может, той части, что была у Гауфа, когда Петер вернулся к своему ремеслу, и обрел счастье – обрел себя – зрелость – в своей – своей, а не чужой,- жизни с матушкой и женой. Счастье принять себя, свое место, и достойно прожить свою жизнь.
Спектакль лаконичный. Четкий. Как белый цвет и пустота во взгляде Петера. Как монеты, которыми захлебывается в ужасе Лизбет. Как слова персонажей, говорящих друг к другу, или к нам, или в пустоту, героев, не смотрящих друг на друга. Медлительный, неспешный в начале – как работа угольщика, наполняющего углем тележки, сидящего часами у костра, поддерживая в нем огонь,- он закручивается в тугую спираль, чтобы четко и скупо, без лишних движений, вести повествование. Пока не развернется спираль, не обрушится на Петера смертью Лизбет, пока не снимет парик и бороду Стеклянный человечек, завершая рассказ в минимализме и условности декораций. Потому что нельзя же всерьез воспринимать этого волшебника с белоснежной завитой бородой и тростью! А вот Петер – реален. Как реальна угольная пыль на его щеках в начале и белоснежная пустота взора после. Он реален, потому что дело не в Михеле и не в Стеклянном человечке. Не в волшебстве и деньгах. Дело-то в сердце. Человеческом сердце, обрести которое – впрочем, уже бьющееся в нашей груди, но пока еще не до конца наше – нам предстоит.
Так что, пожалуй, оставлю и я свое при себе. Пусть, оно будит меня по ночам и не дает заснуть. Пусть, я глотаю слезы – зато и смеюсь в голос! Я – живу!
Н. Бакина
Фотографии сайт театра.
