«Главное – лишь не закрываться перед целительной Силой Божией…»: к 60-летию о. Евгения Гейнрихса ОР

По-моему, таким девизом, гербовым мотто могло бы быть слово «радость». Почему? – Радость, будучи связанной, прежде всего, с духом (в отличие от удовольствия и счастья, сущностно соотносящихся с телом и душою) есть наиболее яркий отблеск Неба. Спаситель и Господь нашей веры Иисус Христос именовал по сути Самого Себя нашей Радостью. «Непреложной» радостью, которая «не отнимется» от нас. Именно радость, в отличие от тех же удовольствия и счастья, удивительным образом бывает не связана с внешними обстоятельствами жизни, проистекая «извнутрь», из той сердечной глуби, где человеческий дух общается с Богом. Разумеется, когда мы говорим о словах, подразумевается, что они могут иметь разные значения. В разных значениях они и используются разными людьми. Но мне бы хотелось, отвечая на Ваш вопрос, говорить о Радости.

Я родился в старой, «коренной» петербургской семье. Среди моих предков были русские, немцы, украинцы. Украинкой была моя бабка по отцу. Однако ее семья была городской уже не в первом поколении и обрусевшей. А дед был немцем – лютеранином. Семья была патриархальной и особенности «немецкого» дедова взгляда на мир в значительной мере определили характер моего отца и его отношение к жизни. Что-то передалось и нам с братом.

Родившись до революции, а позднее – до конца тридцатых – будучи сыном «лишенца гражданских прав», отец не без значительного труда достиг высокого профессионального статуса: жизнь закончил доктором технических наук и профессором, известным специалистом в своей, сравнительно узкой, научной области.

Семья моей мамы, воспитывавшие меня старшие поколения немногочисленной уцелевшей родни позволяют и сегодня мне причислять себя к «старым русским». Условно, конечно! – Мой дед еще «ходил на службу», а отец уже «бегал на работу»…

Наша семья была традиционно связана с Церковью кругом ежегодных празднований, которые неукоснительно соблюдались. Дома были образа (правда, когда мы с братом пошли в школу, они сильно уменьшились в размере и переместились в менее заметные места), что в немалой степени обусловило мои первые «мировоззренческие» вопросы.

Несомненно, в этой «бытовой» религиозности моего семейного окружения присутствовала и некоторая оппозиционность. Если сказать, что в нашей семье «советы» недолюбливали – будет сказано слишком мягко.

Родители рано меня приохотили к чтению серьезной литературы и мудро направляли поиски ответов на возникающие вопросы к полке с энциклопедиями и словарями. Правда, в моем позднейшем выборе это мало что объясняет. Мой младший брат, будучи таким же книгочеем, как и я, и получив такое же воспитание, обратился к вере уже в весьма зрелые годы.

Стоит заметить, что ничто само по себе в моем окружении, воспитании, особенностях формировании личности не вело непосредственно на путь, которым я следую по жизни вот уже почти тридцать два года. Таинственный зов, влекущий меня на него с ранней юности, удивлял всех знавших меня, как удивляет меня и сегодня.

Что же касается последней части Вашего вопроса… думаю, что не ошибусь, посоветовав стараться никогда не оставлять без ответа такие вопросы, касающиеся мира вокруг нас (включающего и нас самих): Что это? Кто я? Что я сейчас делаю? Чего хочу достигнуть? – Именно этот обычай дает, в известной мере, право человеку именоваться взрослым…  А ведь Отцу, в конце концов, нужны взрослые дети – хорошие помощники и надежные друзья.

Став священником в далеком уже 1981 году, я предполагал всю свою жизнь провести «в подполье». То, что произошло позднее, казалось тогда совсем невозможным. Один из моих давних знакомых говорил тогда, что нам стоило бы определиться с тем, чего бы мы хотели от возможного будущего. Точнее, почти невозможного. Что бы мы стали делать, и в какой последовательности, когда бы Господу было угодно освободить нас из плена…  Он так и говорил: мы мало мечтаем и рискуем оказаться в растерянности, когда Господь изречет явственно Свою волю.

Мне приходилось слышать возражения против «доброкачественности» слова «мечта». Думаю, что это недоразумение. На душевном уровне мечта близка по смыслу к надежде на уровне духовном. Относится она, в отличие от Надежды, к естественным, а не сверхъестественным свойствам человеческой личности. Впрочем, это вопрос терминов. К слову – мы чаще всего ошибаемся, начиная дискуссию прежде, чем определимся с понятиями…

С восемьдесят седьмого года ситуация в стране начала резко – и совершенно неожиданно для большинства! – меняться. В результате происходивших с нарастающей скоростью перемен с ранней весны 1989 года я получил возможность служить в приходе Девы Марии Лурдской, что в Ковенском переулке в Санкт-Петербурге. Внутри Церкви перемены также еще только начинались, будучи вполне неожиданными (что кажется удивительным). Те же три-четыре прихода на всю необъятную Россию. В Санкт-Петербурге и в Москве – священники-старики, героически несшие свое служение в нечеловеческих условиях, но навсегда раненые и деформированные страхом… Впрочем ситуация развивалась стремительно. Настолько, что церковная организация едва поспевала за ней.

Подробно об этом здесь говорить не стану, отсылая интересующихся подробностями к монографии Станислава Козлова и Павла Парфентьева, которая, Бог даст, скоро выйдет из печати.

Из тех многих, кому я чувствую себя многим обязанным, сейчас назову, например, отца Иосифа Бородзюлю (одного из последних выпускников Духовной семинарии в Санкт-Петербурге), отца Станисловаса Добровольскиса OFMCap, отцов-иезуитов из общины в Медоне, отца Романо Скальфи из Бергамо, сестру Екатерину (мы звали ее Нора Николаевна) Рубашову, Наталью Леонидовну Трауберг, с семьей которой меня связывает многолетняя духовная и интеллектуальная дружба. А мой первый сослужитель в возобновляемом приходе св. Екатерины – отец Людвик Вишневский ОР?

По милости Божией в моей жизни было почти неправдоподобно много встреч с людьми, у которых было что заимствовать. Не могу, правда, к сожалению, сказать, что я сильно преуспел в этом, но это уже – моя вина. Хорошо, что хоть что-то задержалось в моем мире.

Как я уже сказал, принимая священство, я полагал, что весь мой жизненный путь проляжет в «тени подполья». Рукоположение произошло в сельском доме в Карпатах. Можно сказать без преувеличения: На горном склоне под звон ручья.

Ничто не предвещало тогда, казалось, того, что через несколько лет трое из непосредственных участников этого события станут правящими епископами в Украинской Греко-Католической Церкви. А сам я восьмью годами позже приму непосредственное (хотя и более чем скромное) участие в возрождении Католической Церкви в России.

В моем восприятии собственного священства мало что изменилось с годами. Прибавилось, надеюсь, реализма и трезвости в оценках («Не надейтесь на князей, на сынов человеческих – в них нет спасения»). Но в целом, повторю, мало что изменилось. Временами мне бывало почти нестерпимо трудно (более внутренне, чем внешне), но никогда я не мог представить себе, что смогу оставить этот путь. Соблазны, конечно, были – куда ж без них! Но вот представить себе жизнь без этой удивительной, ни с чем иным не сравнимой, радости предстояния Тайне, столь многообразной в своих проявлениях – тайне Воплощенного (и ежеминутно вновь и вновь воплощающегося) Слова, тайне долготерпеливой Любви Божией, тайне целительной мудрости Воплощенной Истины – я не мог.

Когда-то гостивший в Петербурге высокий католический иерарх сказал о своем священстве как о даре, который можно воспринять в полноте – лишь стоя перед ним на коленях. Помню, меня от этих его слов как током пронзило – настолько это отозвалось в благодарной глубине сердца. Понимая, насколько безвкусно-высокопарным может быть воспринято сказанное сейчас мною, добавлю еще и то, что редко приходилось мне встречать человека более слабого, чем я. Но зато мне ведомо и значение некогда сказанных слов: сила Божия в немощи совершается. Главное – лишь не закрываться перед этой целительной Силой. «Божественная благодать всегда немощное врачует и оскудевающее восполняет».

В самом конце восьмидесятых и начале девяностых годов каждый день приносил что-то новое, и жизнь была весьма богата впечатлениями. К наиболее ярким из них стоит отнести приезд в Москву (а затем и в Ленинград) первого папского нунция в Советском Союзе (тогда еще существовавшем) – архиепископа Франческо Коласуонно. Обращаясь к ленинградским католикам, собравшимся в единственной тогда католической церкви в Ковенском переулке («на Ковенском», как мы все почему-то говорили тогда), нунций объявил о скором воссоздании в России канонических структур Католической Церкви. Назначение епископов в Беларуси и в Украине уже произошло несколько раньше.

И действительно, неправдоподобно скоро было объявлено об учреждении в России двух Апостольских Администратур – в Москве и в Новосибирске. Апостольским Администратором в Москву был назначен епископ Тадеуш Кондрусевич (с возведением его в достоинство титулярного архиепископа), бывший до тех пор Апостольским Администратором в Беларуси.

Кстати, мне совершенно случайно довелось присутствовать на службе в базилике святого Петра в Риме, за которой папа Иоанн Павел II рукоположил отца Тадеуша в епископы.

Говорить о том времени нелегко, поскольку существует опасность проявить неблагодарность к тем, кто тогда трудился в Церкви. Все мы сталкивались с огромным количеством проблем, не решавшихся прежде никем, нигде и никогда. Всё – особенно, если иметь в виду частности – было впервой. И как бы «на ощупь» и «по тонкому льду», если вспомнить тогдашнюю российскую реальность. Ситуация, как я уже сказал, была неожиданной и, вследствие этого, не обеспечивалась достаточной подготовкой. Опыта работы в тогдашних конкретных условиях не было ни у кого.

И все-таки мне иногда кажется, что я не ошибаюсь, предполагая, что, уделив немного больше внимания попыткам найти ответы на перечисленные мною чуть ранее вопросы (помните: что это? что я сейчас делаю? чего хочу этим своим действием достигнуть?), мы избежали бы многих из совершенных ошибок. К сожалению, чаще всего – вполне предсказуемых. Отвечая на поставленный вопрос, стоит отметить, что понятия «объективно» и «субъективно» были тогда почти тождественны. Поэтому невозможно сказать, что было бы, поступи тогда церковное руководство не так, а иначе. Например, если бы не было такой спешки (труднообъяснимой, по сути) с открытием семинарии..

И всё же, и всё же. Ведь место Католической Церкви в культурном, общественном, политическом, религиозном и еще каком угодно поле современной российской действительности не определено и по сей день. Иногда кажется, что и серьезная работа не начиналась – живем сегодняшним днем. Не думая зачастую о дне завтрашнем, который, между тем, обязательно наступит. А «завтра» ведь, как правило, начинается уже сегодня. Что сеем сегодня, пожинаем завтра…

Как и всегда, и везде – самые разные. Например, продолжается упорядочение ранее созданного. Исправление ранее допущенных ошибок (что чаще всего становится понятным лишь по прошествии какого-то времени). Идет нормальный процесс – взросления нашей поместной Церкви, перевалившей на третье десятилетие своего нового бытия.

Идет повседневная работа церковного строительства. Разумеется, ее следствием являются и многие обнадеживающие результаты. Они, как правило, незамедлительно доводятся до сведения нашей церковной общественности… и высокого церковного начальства.

Но, поскольку мы подчас избегаем серьезного и, главное, откровенного разговора о немалом круге существующих проблем, есть опасность заложить в ситуацию новые ошибки. Опять-таки, чаще всего – вполне предсказуемые.

Возможно, я сильно преувеличиваю, но меня порой серьезно беспокоит несколько избыточная (в ущерб истине) «политкорректность», суетливый (и чаще всего беспомощный) активизм, карьеризм (что уж греха таить), проявляющаяся порой склонность к ярлыкам и штампам, тщащимся подменить собою живую жизнь. «Сладкая ложь» (не воспринимаемая уже как, мягко говоря, лжесвидетельство), повышенное внимание к форме в ущерб содержанию, небрежение к профессионализму как критерию оценки служения во всем многообразии его аспектов.

Меня также настораживает «густота» негативных мотивов вхождения в ограду Вселенской Церкви (вместе с отсутствием четкого представления о месте католической общины в современной России, это – довольно опасное обстоятельство). Избегаю говорить больше: возможно, я ошибаюсь, а кого-то невольно обидеть мне бы не хотелось. Особенно здесь. Хотя именно о недостатках и стоит говорить. Потому что именно они требуют к себе повышенного внимания. Противные норме, именно они взывают к исправлению. Достоинства же сами говорят за себя, будучи воплощением замысла Божия.

Поскольку нет ничего совершеннее и надежнее в христианском опыте, чем опыт общения с Зиждителем нашего спасения, позволю себе поделиться тем, что более всего и чаще всего помогает мне: осознавая все несовершенство реальности во мне и окрест меня, не унывать и не отчаиваться.

Берегитесь закваски фарисейской, которая есть лицемерие (Лк 12,1): при том, что фарисеи – лучше большинства из нас. Они большинства из нас – целостнее и благочестивее. Их портит лишь формализм, от которого Господь предостерегает и нас.

И познаете истину, и истина сделает вас свободными (Ин 8,32): нет иной истинной свободы, кроме свободы в Истине Воплощенной.

Дети! Храните себя от идолов (1 Ин 5,21): когда мы из непостижимого Целого выделяем понимаемое (как нам кажется) частное и абсолютизируем его, мы созидаем очередного идола. Очень опасно, например, создать идола из «справедливости» в ущерб Любви, от которой она неотделима.

Пока мы твердо идем по этому пути, нам есть чем заняться с пользой для себя и других.

Если же мы с него свернули или поколебались на нем – нам не на кого пенять, кроме самих себя.