Поселок со своими бедами и радостями – всеми на виду, когда каждый знает все о каждом, где нельзя ни влюбиться, ни поссориться, чтобы это не увидел кто-нибудь в окно. Неторопливый, как тайга, окружающая его. Как привычно опаздывающая на работу буфетчица Анна, как ремонт, который делает Афанасий, куда больше внимания и времени уделяющий распитию водки. Недвижный, вросший глубоко в землю и сонно наблюдающий за своими обитателями.
Их немного, и их чувства так же сонны и привычны. Все слегка понарошку. Вроде, о любви и дет речь. Ее так много, любви этой. Не страстей, не эмоций – любви. Но любовь ли? Не знаю… Зина и Шаманов. Аптекарша и следователь. Три месяца он приходит к ней, чтобы остаться на ночь. И только. Все, что она знает о нем, она узнала от знакомых из города. Шаманов не говорит ничего ей о своей жизни, разочарованный и опустившийся. Зачем он с ней? Чтобы быть с кем-то? Чтобы не спать в холодной постели, когда холодна душа?
Мне было ужасно жаль Зину, которая глубоко и не то, чтобы безропотно – о нет, она и укалывала, при случае, и пыталась, искала в нем что-то, чего жаждало ее сердце, просила и требовала,- но все же, со способностью принять его молчание, любила следователя. Следователя! Вся его сытая удобная жизнь с прекрасными карьерными перспективами покатилась под откос, когда он решил засадить за решетку чьего-то влиятельного сынка, задавившего старушку. Представляете? Решился! Попробовал настоять на исполнении закона, на справедливости, невзирая на лица. Не получилось. Один раз попробовал, один раз не получилось – и он выгорел, истощился, разочаровался. К чему столько слов, он такой наигранный, даже в своей депрессии, что мне ужасно жаль Зину, которая полюбила такого человека. Должно быть, в Чулимске трудно найти того, ради кого губы будут лгать и руки делать подлость, чтобы хотя бы попытаться сохранить его.
Анна и Афанасий. Давно уже вместе, а не успокоятся. Ссоры, кулаки, скандалы… Валентина по секрету (который совсем не секрет в Чулимске, где подноготная каждого у всех на виду) говорит, что раз ссорятся, то и любят. Как прежде любят. И как прежде, ушедший некогда на войну и оставивший Анну невестой, а вернувшийся – после плена и Сибири лишь в 56-м – к женщине с сыном, родившимся после войны – Афанасий не может ни простить, ни забыть ей измену. А значит ведь – любит? Любит ведь?
Анна и Пашка. Тот самый, рожденный после войны. Уехавший в город работать, но, вот беда, приезжающий в отпуск. И вспыхивает лелеемая Афанасием обида. И стучит каблуками, опаздывая на работу, Анна, пряча за темными очками синяк. Сын, нежданный, не любимый. Или любимый? Разве ж может мать не любить свое дитя? Но между двумя мужчинами, не способными ужиться вместе – мужем и сыном – Анна делает выбор в пользу Афанасия, плача, умоляя Пашку уехать. «Крапивник!»- кричит она сыну. И вздрагивает от неожиданного удара Пашка. Выбор, который трудно понять, тем более – принять. Выбор из любви к Афанасию? Афанасию, собравшемуся уйти в тайгу? Или из страха одиночества: сын вырос, уехал в город, у него своя, отдельная от матери жизнь. Мы не знаем, можем поверить на слово, что когда Пашки нет, они не ссорятся, живут в мире. И если убрать его подальше, без возврата – все будет хорошо. Но тогда надо убрать все, что может напомнить о его существовании. А куда денешь шрамы с тела? Память куда денешь? Можно ли убежать от ненависти? И – тут же – можно ли оттолкнуть сына, чтобы освободить свои руки для мужа?
Пашка. И снова про любовь. Ходит, кружит вокруг Валентины, подстерегает, с вызовом бросаясь в драку на соперника. Не любит его Валентина? Ничего, стерпится – слюбится, уверен он, требуя от нее внимания. Ухаживания не для него. Обиженный, озлобленный жизнью, он не готов ждать, когда можно взять свое силой.
Ну, и Валентина. Конечно, Валентина. Читающая «Чайку». Бесконечно чинящая палисадник, в надежде, что еще немного – и они поймут, обязательно поймут и начнут обходить его, а не топтать цветы, ломая доски и проходя насквозь – не ради того, что срезать путь на пару метров, а из принципа, какой вряд ли смогли бы озвучить, задай им вопрос. Ведь Вы же понимаете, Вы же обходите?- говорит она Шаламову. А я верю ему, отвечающему, что он и не задумывается, просто обходит вокруг, и все. Верю, что не понимает он ничего. Просто к порядку приучен: городской! Следователь! Ни-че-го он не понимает. Ни Валентины, пол дня сидящей у сломанной калитки и раз за разом вешающей ее на петли, ни любви ее, первой, отчаянной, безответной, о которой знает весь город. Кроме него. Ну куда уж ему разглядеть у себя под носом такое чудо, когда он занят тем, что охраняет пепелище своей души – не дай Бог, костер разгорится! Быть разочарованным куда интереснее и проще. Можно лелеять свою депрессию, наслаждаясь ощущением опущенных рук и потухших глаз.
Итак, Валентина. Ну кого еще могла полюбить 18-летняя девушка, зачитывающаяся Чеховым? Нам настойчиво напоминают: «Я имел подлость убить сегодня эту чайку». «Кладу у ваших ног». Пашка принес не чайку, к счастью, рябчиков – гораздо практичнее – но и они вызвали у Валентины лишь отвращение. Конечно, она могла полюбить лишь таинственного страдающего не знакомца. Шаманова. Полюбить, как любят впервые в восемнадцать. С готовностью на безответность. Без нужды даже в принятии этой любви: кто может запретить ей любить? Даже он сам – не может! – торжествует Валентина. Не может… да и не хочет. Узнав о ее любви, задохнувшись на миг от пьянящего чувства торжества, Шаманов решает, что вот оно – луч света, глоток воды или что там еще говорят в таких случаях? Тысячи пошлых слов. Можно даже решить, что это спасение. Звучит же: спасение для его бедной истерзанной души? Звучит, звучит… Наигранно и лживо. Не нужно. Как его попытка пригласить Валентину на свидание.
Попытка, натолкнувшаяся на подлость, совершенную Зиной. Стараясь удержать Шаманова, она буквально науськивает на Валентину нового ухажера и утаивает записку следователя – своего следователя, как хочется ей еще верить, хотя она уже понимает, что потеряла его. Потеряла, в-общем-то и не обретя.
А растерзанная своим признанием Валентина, сорвавшись в пляску, бросив свой палисадник, идет с Пашкой на танцы. С Пашкой, готовым идти напролом, не упустить, ухватить свое, пихнув за пазуху бутылку вина. Надо брать, пока чайка сама далась в руки. Смять белоснежное тело, рассыпая перья, ломая крыло. А там – будь что будет. И сколько бы ни проклинала его Анна, сколько бы ни плакала Зина, ни говорил о своей любви Шаманов – уже ничего не вернуть.
И раскручивается спираль этих любовий, стянутая до того тугим кольцом, раскручивается, ударяя звонко и больно каждого, прозвенев звучным выстрелом в конце.
Я довольно долго размышляла над этим спектаклем. Замечательная игра актеров. Вампиловский текст. Но что же, что же меня так пугает? То, что смерть Валентины ничего ни для кого не изменила. Она пролетела чайкой, надоедая вечным ремонтом досок, препятствующим привычному бездумному пути, и исчезла. И кажется, что Пашка скоро найдет в городе девушку посговорчивей. И Анна будет продолжать опаздывать. И будет пить Афанасий. И Шаманов, Шаманов-то, позвонивший – ожидаемо и неубедительно – с просьбой прислать ему машину, он, мол, все-таки поедет и выступит на суде, мол ему это надо, да и не ему одному…- никуда он не поедет. Это временная истерика, когда в уютный мирок самолюбования и лелеяния собственного страдания ворвалось страдание настоящее. Момент, когда он – и он это знает – только так и должен был поступить. Чтобы приползти к дверям своей любовницы, отброшенной им на миг ради юной чистоты Валентины, но ведь не получилось? Не удалось ему построить новую светлую жизнь? – и вот он, лежит, и повестка летит вниз, чтобы с неслышным шорохом лечь на пол, никому не нужная.
Во всей этой истории, безнадежной и щемящей этой своей безысходностью, есть один герой, чье присутствие дает некий стержень. Илья. Эвенк, всю жизнь проживший в тайге, помогавший геологам, служивший им проводником, охотник. Он пришел, в надежде получить пенсию, как-никак, ему уже 74 года, он живет совсем один: жена умерла, а дочь давно уехала, и живет где-то в Ленинграде, от нее нет никаких известий. Но оказывается, что у человека без документов нет никаких прав. Бумажке они верят, а человеку, живому человеку – нет. Так и уходит он в тайгу ни с чем. И все же, его прямота, чистота, честность – дают некий свет, надежду на человечность. Когда Илье сказали, что у него есть лишь один шанс получить деньги – это подать в суд на дочь, тогда суд ее найдет и обяжет платить ему алименты, он в ужасе от предположения, что можно подать в суд на родную дочь, оставляет любую мысль о пенсии и поиске справедливости. Лучше жить в тайге одному, охотясь и собирая ягоды, пока есть силы, чем ради денег – а с точки зрения многих и многих, справедливо ему причитающихся – ведь она же его дочь? Должна она помочь своему отцу? – подать на нее в суд. Это то, чего не может понять никто. Ни Зина, ни Анна, ни Шаманов. Вот Валентина, может быть, поняла бы.
Фотографии из сайта театра.
Н. Бакина
