У прелата были светлые блестящие глаза, всегда гладко выбритое полное румяное лицо, нежная, как у ребенка, кожа без морщин, симпатичная улыбка и небольшие белые руки. Он был одет в хорошо сшитую сутану с фиолетовой подбивкой, знак прелатского достоинства, манеры у него были утонченные, и выглядел он скрупулезно чистоплотным человеком. Трудно представить себе больший контраст, чем его контраст с грязными заросшими большевиками, сидящими на судилище и присутствующими в зале, или даже с той частью аристократии, которая осталась в Москве и своим неухоженным видом дает свидетельство отчаяния перед крушением мира, к которому она принадлежала в прошлом. Отец Будкевич выглядел как человек, чей мир не только не рухнул, но даже и не пошатнулся в своих основах. Казалось, что он одинаково уверен в своих принципах и одинаково мало склонен к каким-либо компромиссам с безумием окружения, подобно английскому губернатору на Золотом Берегу, которому предложили поклониться перед фетишем и ходить голым в одной лишь набедренной повязке.
С первого взгляда, обращенного на о. Будкевича, я понял, почему он приводил большевиков в такую ярость, что ничто кроме его смерти не могло их насытить. Он был не только невозмутим сам, но (по мнению большевиков) его состояние передавалось и другим. В манере поведения он был — для славянина — безмерно холодным и скупым на движения. Когда говорил, он не жестикулировал и совершенно не двигался. Кроме того, в частных разговорах Будкевич говорил с большим юмором.
Обстоятельства вынуждали его владеть собой, но что-то невыразимое подсказывало, что он может пронзить большевистскую теорию острой, как шпага, сатирой. В его голосе звучала тонкая ирония, когда он упоминал — а делал он это в ходе процесса неоднократно — о великих и знаменитых принципах свободы вероисповедания, которое большевистская власть провозгласила urbi et orbi в 1918 г., и когда обращал на внутренние противоречия, содержащиеся в советских декретах.
Можно было бы предположить, что подобный представитель Церкви читал полные эрудиции доклады и говорил утонченные проповеди. Однако, вопреки ожиданию, проповеди, которые каждое воскресенье о. Будкевич говорил в храме св. Екатерины, всегда были очень просты и главным образом говорили о христианском милосердии. Когда в ходе лекций при храме некатолики перебивали его, о. Будкевич всегда относился к своим оппонентам с кротостью и терпимостью.
О. Будкевич, будучи человеком дворянского происхождения и высокого образования добровольно остался в Петрограде, не желая оставить бедных работников и их семьи, в то время когда различные польские генералы, прекрасные дамы и интеллигенция оставляли город вместе с заграничными дипломатами и купечеством. В течение тридцати лет своей пастырской работы он главным образом пребывал среди бедных, не только преподавая катехизис и творя дела милосердия, но и поддерживая в своей пастве национальный и общественный дух.
О. Будкевич радел также о повышении уровня общественного сознания самых бедных среди прихожан, большая часть из которых принадлежала рабочему классу. Благодаря его труду возникло и пустило глубокие корни среди рабочего класса России движение Христианских Демократов. После большевистской революции о. Будкевич стал проповедовать в храме на русском языке. Проповеди проходили раз в неделю и показывали обращенным россиянам, что у поляков нет монополии на католическую религию.
Вскоре после захвата власти большевики сообразили, что этот вежливый и хорошо воспитанный священник на деле является предводителем всей оппозиции Петроградского католического клира, хотя и легальной, против невероятных советских декретов. В какой-то момент его стали серьезно преследовать, так что ему пришлось скрываться в светской одежде. Затем наступило затишье, но в конце 1922 года Петроградские большевики приняли решение любой ценой уничтожить о. Будкевича. Им удалось довести свои планы до кровавого финала, но они не получили удовлетворения и не увидели ни страха, ни бледности на лице осужденного, даже в момент, когда ему был оглашен смертный приговор.
Перевод и подготовка текста: Юлия Иванова
