(Я вижу недоверие на лице гражданина прокурора). Люди, которые не были воспитаны в христианском духе, не могут этого постичь. Они не понимают, что те, кто находится в оппозиции по отношению к ним, не питают в сердце никакой политической ненависти. Они смотрят на нас как на врагов, а тем не менее католическое духовенство не знает и не может знать, что такое ненависть; оно воспитано в духе любви к ближним. Их жизнь основана не на сантиментах, а на четких духовных принципах.
Мне понятно чувство ненависти, но мы не можем питать его, так же, как не можем испытывать гнев. Нас учили исследовать, как говорится на латыни, cordis intima, глубины наших сердец, и недопустимо, чтобы в них оставалась ненависть. В глазах Церкви это чувство является столь тяжелым грехом, что я не получил бы отпущения грехов, пока не одержал бы над ним верх.
Теперь что касается обвинения в кампании. Вы говорите о конфликте. Некоторые из моих собратий также использовали это выражение, я же скажу: не было никакой кампании, никакого конфликта, была только самозащита. У нас нет права, да мы и не чувствуем себя в силах вступать в политический конфликт. Католическая Церковь стоит высоко над всеми политическими партиями. Когда-то я засвидетельствовал одному из высокопоставленных деятелей нынешнего правительства, что коммунизм — красивая теория, но слишком трудная для воплощения в жизнь.
Наша Церковь запрещает нам выступать с политическими заявлениями. Если бы мы начали принимать участие в политической жизни, то отошли бы от наших христианских идеалов. Мы защищаемся только тогда, когда посягают на наше христианское учение. Мы различаем партии, которые стоят за правительством, разграничиваем партию и государство. Мы отлично понимаем разницу между общественными целями коммунизма и теми его принципами, которые покушаются на христианскую веру. Христианство смотрит на коммунизм только с религиозной точки зрения. Нам все равно, в каком политическом строе и с каким правительством придется жить. Католический клир не занимается общественным обустройством, его интересует только религия.
Должен признать, что гражданин прокурор был абсолютно прав, когда спрашивал меня, неужели я потерял рассудок, когда решил вести кампанию против советского государства. Действительно, если бы я планировал такую кампанию, это было бы полным умопомешательством, но все говорит о том, у меня есть голова на плечах, я не одержимый и не идиот. Прокурор говорил логично. Насколько умный человек пользуется логикой, настолько он понимает, что каждый такой же умный, как он человек, если бы ему предстояла борьба, взвесил бы с одной стороны свои планы, а с другой — средства для их осуществления, что каждый, кто хочет вступить в конфликт, сначала присмотрится к тому, как с ним разобраться. Однако какие средства для ведения кампании были бы у Католической Церкви? Единственным его оружием была вера, потому что Церковь имеет своим принципом признание закона, существующего в государстве, иначе она сама не могла бы в нем существовать.
Я говорю, что не создавал заговора против государства. Какое же тогда преступление я совершил? Мне ставят в вину то, что я ответственен за закрытие храмов. Церковь должна соблюдать законы страны и ограничиться лишь пропагандой веры. Мои начальники отстранили бы меня от должности, если бы я оказал противодействие устоям государства, в котором живу. Слово «договор» соблазняло меня; его неподписание не влекло за собой никакого наказания. Лично я считал бы подходящим подписать эти договоры, если бы Святой Престол дал со своей стороны разрешение. Архиепископ Ропп писал мне письма — сейчас они используются против меня — в которых среди прочего говорит, что нынешний строй продержится недолго и поэтому договоры подписывать можно. В этом я не согласен с архиепископом. Я всегда был сторонником полностью легальной деятельности. Я сторонник покоя, и считал, что компромисс, предложенный архиепископом, вызвал бы смятение, но не дал бы долгосрочного результата. И был прав, поскольку только на основе ясного и четкого договора рождается дружба. Clara facta amicos faciunt, как говорит поговорка, хотя я прекрасно знаю, что аналогия не является аргументом.
Я был противником политики архиепископа Роппа, поскольку считал такие договоры фикцией. Моя позиции оказалась правильной, ибо, прежде всего советский строй не пал, как предполагал архиепископ, а во-вторых, Папа запретил подписывать такие договоры. Я считал, что вместо фиктивных расписок надо подписывать постоянные договоры, которые не противоречили бы основным принципам Церкви. Но это требовало времени. Требовало также и энергичных переговоров с государством и Ватиканом. Я не жалел труда, чтобы найти modum vivendi с властями. Если бы решение в этом деле зависело от меня, все было бы решено мирным путем и сегодня мы бы не сидели на скамье подсудимых. Когда власти стали требовать от меня, чтобы я созвал собрание прихожан, я пытался сделать это, но не знал к кому обратиться за разрешением на проведение собрания и не мог найти подходящего помещения, так что собрание откладывалось с недели на неделю. В конце концов, когда мой приход уже принял решение, храмы закрыли. Не моя вина, что план мирного урегулирования вопроса сошел на нет.
Гражданин прокурор оказал мне слишком высокую честь, назвав меня организатором и предводителем контрреволюционной деятельности католического духовенства. Я всего лишь священник, который пытался мирным путем осуществить свой план — совершенно легальный — относительно подписания договоров. Напоминаю здесь присутствующим о всех наших усилиях ради примирения наших религиозных интересов с требованиями, которые жизнь в советском государстве поставила перед нами. В этот момент я не говорю с таким спокойствием, как обычно, потому что возбужден… Но важно одно: мы не могли подписать ни одного договора без согласия Святого Престола. Отлучение от Церкви — это не пустые слова. И таким образом мой план урегулирования вопроса договоров рухнул.
Я совершенно отвергаю обвинение в создании контрреволюционной организации. Никогда никакая подобная организация не существовала среди католического духовенства Петрограда. Единственная организация, к которой мы принадлежим, это Католическая Церковь. Священники собирались исключительно с целью обсуждения текущих дел и обговаривали их с точки зрения религии и канонического права. Они вели дискуссии на тему дел, касающихся их приходов, а также вопросов религии. Собрания имели чисто совещательный характер, а записи, которые я вел, были сделаны для моего личного использования, для памяти и чтобы избежать повторения того, что уже было сказано, а не для раздачи другим. Если прочитать мои бумаги, легко проследить нить церковных дел и интересов, церковных, повторяю, только церковных. В них нет ничего от политики. Я был настолько уверен, что в моих поступках нет ничего противозаконного, что никогда и не пересматривал этих бумаг, написанных так давно. Сознаюсь, что в одной из моих записок я использовал выражение «пришло время перейти от защиты к некоторому нападению», но нельзя принимать этих слов буквально. Я имел в виду не нападение на государство, а петиции в его адрес.
В заключение я свидетельствую, что ни в чем не нарушил закон. Я не был инициатором какой-либо пропаганды, не был предводителем, это было бы для меня слишком большой честью. При храме св. Екатерины я организовывал школы для детей рабочих, и говорю это не для того, чтобы суд принял мою сторону, а для того, чтобы показать, что моя деятельность отнюдь не была контрреволюционной.
Перевод и подготовка текста: Юлия Иванова
