-Отче, расскажите, пожалуйста, о себе.
— Я родом из Парижа. Родился в еврейской, но абсолютно неверующей семье. У моего отца было философское образование. Он был учеником Сартра и размышлял в духе спокойного скептицизма. А вот мама до сих пор яростная атеистка. Она против всякой религии, в том числе против иудаизма. Но особенно она не терпит христиан, а больше всего Католическую Церковь. Когда я был ребенком, она мне говорила: «Ты можешь делать в жизни все, что хочешь, но ни в коем случае не должен становиться ни танцором, ни католическим священником!» Танцором я не стал.
— Как же вы стали священником?
— Дело в том, что я очень поздно открыл для себя христианскую веру. В то время я изучал философию в Париже. Мой путь к крещению был достаточно долог. Потом в своей приходской церкви я познакомился с девушкой и хотел на ней жениться. Но после крещения я понял, что у нас с ней ничего не получиться — мы слишком разные. Некоторое время я был в каком-то странном состоянии, это не была депрессия, но я не понимал, как мне жить дальше.
В нашем приходе была община сестер-доминиканок, которые вели там занятия по катехизису. Это были совершенно замечательные женщины, которых я до сих пор очень ценю! Одна из этих сестер как-то спросила меня, не задумывался ли я о том, чтобы стать священником или остаться в общине. Я сначала посмеялся, а потом задумался. На меня это произвело впечатление, потому что она меня хорошо знала, знала все мои слабости. Это была женщина, исполненная здравого смысла и житейской мудрости. Я решил, что если именно она говорит мне об этом, то, видимо, стоит обратить на эти слова внимание.
Я сразу сказал, что у меня в Католической Церкви есть только одно место – доминиканский Орден. Я не могу себе представить, что я мог бы быть священником или мирянином в какой-то другой общине. Я был уверен в этом. Для меня было два приемлемых варианта: или доминиканский Орден, или, перейдя в православие, стать монахом. Все остальные типы духовности меня не привлекают.
Меня подкупало то, как жили сестры, их богословская структура, их умение смотреть на реальность и видеть ее такой, какова она есть на самом деле, называя вещи своими именами. В них не было игры и фальши, не было всего того, что, к сожалению, не редко встречается в церковных кругах. Думаю, что в первую очередь у меня призвание к доминиканскому Ордену, а это включает в себя и священническое служение.
Потом я познакомился с братьями-доминиканцами. Они, конечно, были для меня не столь интересны, как сестры. Но все равно я увидел, что это – мое место, это мой дом. И я вступил в Орден.
— Откуда Вы так хорошо знаете русский язык?
— Не так уж и хорошо. Я изучал русский в школе. Многократно, еще в юности, ездил в Россию. Здесь у меня сложились дружеские связи на всю жизнь. Потом я полгода учился на филфаке. И хотя изучал древнегреческий, но это многое мне дало в плане понимания языка. У меня всегда был контакт с Россией. Затем я познакомился с родственниками, живущими в Москве. У меня ведь семья рассеяна по всему свету.
Интеллигентская Россия – это место моего христианского рождения, до какой-то степени. Именно отсюда мое мироощущение. Есть близкие отношения с французской Католической Церковью, но они на другом плане.
— То есть корни в православии?
— Корни скорее в русской интеллигенции 70-80-х годов. Большинство моих друзей оказались православные, но не только. Для меня важен некий стиль, сам подход к религии. Ничего подобного не было во Франции в те годы, когда я обратился. Конечно, во Франции есть некоторые интеллектуалы с религиозными стремлениями, но довольно быстро вера для них становится чисто идеологическим делом, особенно в Католической Церкви. Они сразу выбирают свой лагерь: консерваторы или либералы. Постоянно идет какая-то борьба. Это было совсем не то, что я хотел.
У меня было какое-то изумление при встрече с Истиной. Об этом мне не рассказывали в детстве. Скорее наоборот, мне внушали, что все это – глупости. Мне кажется, что у меня совершенно русская история. Не смотря на то, что всю жизнь я прожил во Франции.
— В чем заключается это интеллигентское мировосприятие?
— Религия относиться к сфере достоинства человека. На Западе царит другое мнение. Достоинство интеллектуала в том, чтобы сопротивляться религии. Вольтер, Сартр опровергали власть Церкви или религии. В России же было исключительное отношение к религии, как к борьбе против варварства, против обесчеловеченного общественного строя. Именно это я ощущаю как свое.
— Как Вы оказались в Финляндии?
— Я свободолюбивый человек, в том смысле, что пока никто не сумел заставить меня поступить против собственной совести. Я выразил начальству свое несогласие по вопросу организации доминиканской деятельности в постсоветской России. Мои идеи были восприняты как неприемлимые. Тогда я подумал, что лучше заниматься другим делом. На уровне богословского размышления, по крайней мере, человек всегда свободен.
В конце концов, когда появилась возможность поселиться в Финляндии и заняться Культурным институтом, который принадлежит доминиканцам, я подумал, что это может быть интересным. Таким образом, я мог оказаться на перекрестке Запада и Востока.
Когда я поселился в Финляндии, то понял, что это, действительно, очень интересная страна. Сплошная экзотика и к тому же прекрасное стратегическое положение.
Я, конечно, никогда не стану финном, но сталкиваться с неиндоевропейским менталитетом в контексте западного устройства общества это нечто необыкновенное. Здесь хорошее отношение к православным. Есть некая международная плоскость. Так же у меня есть возможность преподавать в университете богословие.
— Не могли бы Вы рассказать о Культурном центре в Хельсинки?
— Этот Центр был создан именно в связи с финским контекстом. Здесь большая часть населения лютеране и бытует предубеждение против католичества. Все время витают какие-то идеи, связанные с неприятием католичества. Сейчас это педофилия, раньше было что-то другое. Мы пытаемся бороться с этими предубеждениями и развивать диалог с людьми, с обществом. С теми, кто способен дискутировать и размышлять. Задача этого диалога – представить иное лицо католичества. Хотя это трудно и развитие идет очень медленно.
Другой аспект нашей деятельности – это поддержка католиков. В Финляндии всего 10 тысяч католиков, но и они нуждаются в духовной поддержке. Конечно, есть приходы. Но мы предлагаем нечто другое. На ином духовном и интеллектуальном уровне.
Начать работу в Центре мне пришлось с глобального ремонта, который отнял у меня много сил и энергии. Сейчас у нас есть довольно красивая часовня, зал для проведения различных встреч и довольно хорошая библиотека. На Севере Европы, это самая хорошая библиотека, специализирующаяся на католическом богословии. У нас больше 40 тысяч томов и множество журналов.
— Одна из Ваших работ, упоминание которых я нашел в Интернете, посвящена Максиму Исповеднику и Фоме Аквинскому. У них есть что-то общее?
— Проблема не в том, чтобы найти общие черты. Я искал расхождения и через них пытался показать, откуда берется различие между духовным миром Востока и духовным миром Запада. Я основывался на паламизме, потому что думаю, что именно в этой точке на поверхность выходит что-то существенное. Я не сравнивал томизм и паламизм. Это известный спор, который длится еще со времен самого Паламы. Интересно, однако, что Палама в своих трудах основывается именно на Максиме Исповеднике. Для того, чтобы подойти к сути явных расхождений, а не просто перечислить их, надо, по-моему, рассматривать исходный пункт. Таким образом, захотелось сравнить мысль Максима Исповедника с богословием Фомы, чтобы выявить определить настоящий принцип разветвления этих двух миров.
Почему можно сказать, что Максим человек Востока, а Фома – Запада? Я пришел к выводу, что между ними нет догматического или даже философского расхождения. Дело в перспективе, в которой они рассматривают одно и то же Таинство. Это – противоположное понимание перспективы! Для Запада это антропологические перспективы. И это хорошо видно при сравнении с богословием Востока. Мы на все смотрим с точки зрения человека, а восточный человек – с точки зрения Бога, с точки зрения вечности. Это одна и та же реальность, освященная с разных сторон.
При поверхностном подходе термины противоположны, но между ними нет существенного различия. Пока никто мне не возразил. Хотя, есть вероятность того, что эту работу мало кто читал.
Моя идея – это идея обратной перспективы, которая лучше всего видна в иконописи. Мы считаем, что такая перспектива, присуща только иконе, но с точки зрения православного сознания именно наше богословие воспринимается как обратная перспектива. Дело не в различиях, а в симметричности мышления. Запад, это антропологическая точка зрения мировосприятия.
— Вы много времени посвящаете иудео-христианскому диалогу… Но действительно ли ваша деятельность входит в рамки такого диалога?
— Чтобы быть удачным, подлинный иудео-христианский диалог предполагает настоящих евреев (иудеев) и – скажу в полушутку – «настоящих христиан», то есть неевреев, гоиим. Диалог становится невыносимо сложным, когда еврей вынужден общаться с другим евреем, но христианином. Это практически невозможно, потому что считается, что еврей, ставший христианином, предатель.
То, что я хочу развить, следовало бы скорее назвать иудео-христианским экуменизмом. Есть немало евреев, ставших христианами, но до сих пор осознающих себя евреями. На самом деле, и это мое впечатление, что их много, и не только в России! Они являются либо членами исторических Церквей, как Католичество и Православие, либо членами Мессианского движения. Они, как правило, не общаются потому, что они естественно усваивают критическое отношение своей собственной конфессии к другим конфессиям. Однако, у всех этих иудео-христиан есть нечто общее, корни которого лежат гораздо глубже чем все эти конфессиональные расхождения вместе взятые.
Ведь они евреи и Христос — еврейский Машиах. Он пришел в первую очередь для Своего народа. И когда еврейский народ открывает в себе это, открывается нечто важное не только для него, но и для всей Церкви. Не отрицая антисемитских явлений связанных с наследием исторических Церквей, но так же принимая заповедь св. Павла о необходимой койнонии между евреями и не евреями как основы Церкви Христа, не пора ли евреям, которые узнали во Христе Израильского Машиаха, искать вместе свою идентичность в Его Церкви? Как мне кажется, это особенно важно в церковных контекстах, где не только не понимают иудео-христиан, но прямо унижают их, как это не редко бывает в России. После II Ватиканского собора, таких проблем гораздо меньше в Католической Церкви, хотя не все идеально.
Итак, несколько слов о происхождении «Хельсинской Консултации». Решающим моментом для меня стала встреча с раввином Марком Кинзером, являющимся еще тогда ректором еврейского Мессианского Богословского института в США, на какой-то конференции. Я был тогда в Израиле с экуменической группой, мы посещали протестантские мессианские общины, православные и католические общины, где уделяется внимание еврейской идентичности. В выступлении Марка Кинзера я никаких типичных, шаблонных нападений против исторических Церквей не увидел. В нем присутствовало размышление и открытость к диалогу.
После конференции я подошел к нему и задал ему знаковый вопрос: что будет, если встретятся Ромео-еврей и Джульетта из гоев? Нужно ли запретить браки между евреями и неевреями в рамках одной Церкви, чтобы сохранить в чистоте еврейскую общину? Мне кажется, что отношение к смешанным бракам – это самая острая проблема в формировании еврейской общины. Хотя, есть и еще масса других, связанных с пониманием предписаний Торы и кашрутом. Если будут разрешены смешанные браки, то еврейская община растворится в Церкви. Но и запретить такие браки невозможно! Именно так и исчезла иудео-христианская община ранней Церкви – не из–за антисемитизма, а из–за филосемитизма в чистом виде!
Мы потом общались с Марком на эту и другие темы. В конце концов, мы решили организовать международную конференцию иудео-христианских теологов. Первая состоялась в Хельсинки в 2010 году. Тогда приехали люди их России, Западной Европы, США, Израиля – православные, католики, мессианские и даже один лютеранин консервативного толка – одни евреи, подумайте какой ужас! Ничего, все прошло замечательно. После ряда интересных докладов, мы взялись за сочинение общей декларации. Все были в восторге, и мы решили продолжать. В этом году конференция состоялась в Париже. В следующем году мы встретимся в Берлине. Скоро у «Хельсинской Консультации» будет свой собственный сайт. Но все это требует значительного богословского творческого усилия. Но мы будем надеяться!
И за все прожитое и пережитое Барух Ха Шэм!
— Спасибо отче, за интересную беседу!
Беседовали Анна Гольдина и Михаил Фатеев
Фото: Евгений Мартынович
