Многие годы евреи скитаются по Аравийской пустыне. Им уже кажется, что нет конца их путешествию. Уже умерли многие представители поколения, помнящего египетское рабство. Умер старший брат Моисея Аарон. Однако евреи продолжают роптать, их сердца не сильно меняются. Иудейские мудрецы перечисляют требования и претензии, которые народ предъявлял Богу: «Всевышний, если Ты среди нас? Если Ты столь же властен над всем миром, как и над нами, докажи это, и мы будем верно служить Тебе. Если нет, то мы взбунтуемся. Если Ты будешь доставлять нам пропитание так же обильно, как царь в богатой стране, жители которой не должны просить об этом, то мы будем верно служить Тебе. Если нет – взбунтуемся. Если Ты можешь читать в наших сердцах, как в открытой книге, докажи это, рассеяв сомнения, которые одолевают нас. Если нет – мы взбунтуемся». Эти же слова когда-то звучали из уст евреев, мечтавших о свободе. Им трудно было поверить, что их Бог сильнее египетских богов. Они пытались торговаться и шантажировать Бога. Впрочем, как мы знаем из Священной истории, если торг иногда уместен, то шантажом никогда ничего добиться не удавалось.
Первое поколение, покинувшее рабство, считается, согласно талмудической традиции, лучшим. Ведь именно им Бог дал скрижали Завета, именно они начали создание еврейского народа, как единой силы, преданной Единому Богу. Почему эти люди, видевшие столь много чудес и столько страдавшие, роптали? Почему они испугались, оказавшись на пороге новой жизни, и не смогли войти в Землю Обетованную? Еврейские мудрецы говорят о том, что вышедшие из рабства люди сомневались сорок дней и за каждый день сомнений были наказаны годом скитаний. Если эти, первые и самые лучшие, были слабы и строптивы, то что можно требовать от их потомков? Бог ведет евреев, но Он не может сделать их свободными помимо их воли. Им предстоит научиться, что внешняя свобода от угнетателей – это еще не все, что нужно человеку. Они должны обрести внутреннюю свободу и мир с Богом, а это требует ежедневных усилий. Иногда, чтобы образумить народ, Бог вынужден прибегать к жестким мерам. Такова история про ядовитых змей, обрушившихся на вечно недовольных евреев(Числ21,4-9).
Иудейские мудрецы часто ставят рядом две истории: создание золотого тельца и воздвижение Медного змея. На первый взгляд они похожи, но на самом деле их смысл – диаметрально противоположный. Когда евреи просят сделать золотого тельца? Когда Моисей отправляется на гору Синай. Его нет долгое время, в лагере начинается паника. Что делать, как себя вести без мудрого предводителя? Моисей ушел, может быть, и Всевышний хочет нас покинуть? Евреи еще слишком мало знают о Боге, чтобы Ему доверять. Да, они видели множество чудес, но их чаша еще не перевесила чашу боли, наполнившуюся в Египте.
Аарон делает золотого тельца. И именно тут происходит расслоение народа. Кому-то нужен видимый символ, просто чтобы не впасть в отчаяние. Кто-то верит и так. А кто-то вспоминает свое прошлое и начинает поклоняться идолу. Нам кажется, что последних было подавляющее большинство. На самом же деле целое колено, Левиты, сохранило свою веру непоколебимой. Кроме того, из текста книги Исход мы знаем, что убито в наказание за идолопоклонство было три тысячи человек (Исх32,28), а всего евреев было более 600 тысяч (Исх38,26).
Теперь обратимся к истории медного змея. Уставшие от странствий евреи опять ропщут, их недовольство вновь грозит перерасти в восстание. И тут на головы возмущающихся иудеев обрушивается наказание в виде змей, естественно, ядовитых, при чем настолько что никакие приемы оказание первой помощи пострадавшим при укусах, хорошо известные всем жителям пустыни, не помогают. Ужаленный всегда умирал. Перепуганные евреи тут же стали каяться и готовы были согласиться на что угодно, только бы бедствие прекратилось. И тогда, по указанию Божьему, Моисей воздвигает змея. И всякий, кто смотрит на него с верой, исцеляется от смертоносного яда.
Здесь мы также обратимся к наследию иудейской традиции и прочитаем: «Разве сам змей умерщвляет или дарует жизнь? – задают вопрос еврейские мудрецы. И сами же дают на него ответ. – Все дело в том, что когда сыны Израиля обращали свой взор к Всевышнему и смиряли свои сердца пред Отцом Небесным – тогда Всевышний посылал им исцеление. А если нет – то змеиный яд делал свое дело». Таким образом, по мнению мудрецов, главным было чувство раскаяния, которое змей пробуждал в еврейских сердцах.
Однако история со змеями не так проста, как это кажется на первый взгляд. Если смотреть в корень событий и искать первопричину, то мы приходим к выводу, что человек умирал вовсе не потому, что был укушен змеей. Скорее наоборот: он уже был не жилец на этом свете, и, как следствие, свыше ему посылалось наказание в виде змеи. О таких грешниках наши мудрецы говорят, что они «неживые» еще при жизни, т.е. лишены жизненных сил в силу своей оторванности от духовного источника, их существование, по сути, только видимость. Поэтому действие медного змея, который возвращал таких людей к жизни, можно сравнить буквально с чудом воскрешения из мертвых».
Таким образом, золотой телец – это образ идолопоклонства и привязанности ко греху, а медный змей – это символ покаяния, покаяния сильного и искреннего, которое, по словам все тех же израильских мудрецов, способно принести искупление любому даже самому страшному греху. Здесь нам, христианам, легко перекинуть мостик к словам из Евангелия от Иоанна, которые Спаситель сказал Никодиму: «Никто не восходил на небо, как только сшедший с небес Сын Человеческий, сущий на небесах. И как Моисей вознес змию в пустыне, так должно вознесену быть Сыну Человеческому, дабы всякий, верующий в Него, не погиб, но имел жизнь вечную» (Ин3,14-15).
Мы не будем вдаваться в богословские аспекты связи этих евангельских стихов с историей медного змея. Нас будет интересовать именно ветхозаветная история, самой известной «иллюстрацией» к которой является величественное полотно, находящееся в Русском музее, «Поклонение Медному змию» Федора Бруни.
Что привлекло художника в этом сюжете? Конечно же, в первую очередь чисто художественная сторона дела. Перед молодым мастером открывалась прекрасная возможность создать большое полотно с множеством фигур и сложным решением пространства. Кроме того, он хотел передать в этой картине глубокие чувства. В одном из писем Бруни середины 30-х годов XIXвека читаем: «Я надеюсь, что моя кисть сможет выразить все эти разные страсти, которые, как я хотел бы, господствовали в моей картине, и особенно угрызения совести, страх, вера, смирение, горе, сострадание и, наконец, уверенность тех, которые являясь священниками, стоят бесстрастно посреди бедствия, которое смущает всех других».
Созданию «Поклонения» предшествовала очень долгая подготовительная работа, было создано множество эскизов, по которым можно проследить, как менялась центральная мысль произведения. Сначала автор хотел назвать его «Исцеление израильтян в пустыне», потом просто «Моисей» и лишь на самом последнем этапе работы произведение получило привычное нам название. Множество факторов оказало влияние на изменение позиции художника и, в первую очередь, следует обратить внимание на события его собственной жизни.
Федор (Фиделе Джованни Бароффио) Антонович Бруни родился 15 декабря 1801 года в Милане. Он был отпрыском славного рода, чье имение находилось в горном ущелье Мендризио в Швейцарии. Его предки были консулами и даже советниками Швейцарской республики. Был консулом и отец художника, Антонио. Однако начало XIX века было временем смутным и неспокойным. Антонио Бруни поступил на военную службу в армию Суворова, чтобы защитить свою родину от «общего врага человечества» Наполеона. В 1808 году, спасаясь от французов, семья оказалась в России. Бруни-старший получил должность «живописца и скульптурного дела мастера». Жить они стали в Царском Селе и Антонио стал преподавать в Лицее.
Фиделе, довольно быстро ставшей Федором, поступил в Академию Художеств. Хорошим поведением он не отличался, зато его усидчивость и несомненные успехи в учебе обращали на себя внимание педагогов. К концу обучения он получил серебряную медаль и право на участие в конкурсе на золотую. Но завоевать ее Бруни не удалось. Медаль получил некий Данил Савин, художник которого в наши дни никто и не знает. При баллотировке Савин получил 40 голосов, а будущий ректор Академии всего 22. Впрочем, проигрыш не сильно расстроил молодого художника. Ведь ему предстояла поездка в Италию.
Здесь среди древних руин и полотен великих мастеров эпохи Возрождения его талант раскрывается в полную силу. Он не только копирует произведения Рафаэля и Микеланджело, но и пишет множество картин, которые в наши дни, увы, мало известны широкой публике. Среди них выделяется, пожалуй, только «Смерть Камиллы, сестры Горация», находящаяся в наши дни в Русском музее. Художник написал ее, когда ему еще не исполнилось и 22-х лет. Более чем через десять лет, когда картина прибыла в Петербург, Бруни получил за нее звание академика.
К первому итальянскому периоду относится большое полотно художника «Моление о Чаше», находящееся в запасниках Русского музея. В свое время она была очень известна, и сам автор выполнил с нее несколько копий: для алтаря церкви Академии художеств и для наследника Николая I.
Еще одна работа, относящаяся к этому времени, мимо которой мы никак не могли пройти, это – образ св. Екатерины Александрийской.
В Италии Бруни создает множество религиозных образов. Многие историки говорят о том, что это было естественно для художников того времени, поскольку именно такие работы принимала Академия Художеств. Впрочем, художник мог создавать и другие «исторические» полотна, например, на тему Античности и Академия была бы не менее благосклонна. Вероятнее всего, оказавшись на своей «религиозной родине», в центре католичества, Бруни по-новому взглянул на привитые ему с детства ценности. Кроме того, нельзя исключать и влияния группы, получившей название «назарейцы», на этого яркого представителя русского академизма.
Речь идет о шести немецких живописцах, провозгласивших отказ от академической манеры живописи и решивших посвятить свою жизнь возрождения истинного искусства. Под последним они понимали религиозную живопись.
Молодые художники называли себя гильдией «Союзом Святого Луки» и обосновались в пустующем монастыре Святого Исидора в Риме. Их жизнь была жизнью верующих, чрезвычайно не похожей на жизнь многочисленных римских колоний художников. У каждого была своя келья. Занятия состояли из хозяйственных работ и живописи. Братья собирались в трапезной, где ели и трудились, а по вечерам обсуждали свои работы. В Риме их называли «назарейцами» за религиозность и манеру носить длинные волосы, разделенные посередине пробором. Само же прозвище происходило, естественно, от города Назарет.
Со временем состав братства менялся. Многие художники женились и покинули монастырские стены. Впрочем, они все сохранили своеобразную манеру работы и преданность идеалам юности. Римская публика, сначала не принимавшая странных пришельцев, постепенно стала к ним привыкать. Их работы стали пользоваться хорошим спросом. Ко времени прибытия в итальянскую столицу молодых русских художников Бруни, Брюллова и Иванова «назарейцы» уже стали признанными корифеями, оказывающими довольно сильное воздействие на молодые умы академистов, приехавших со всей Европы усовершенствовать свое мастерство. Многие видят их влияние на Бруни и Иванова в том, что они обратились именно к религиозным сюжетам. Да и Брюллова, которые, казалось бы, выбрал нейтральную тему, они не обошли стороной.
Искренность и глубина религиозных исканий Бруни того времени несомненны. Свидетельства этому мы находим в записках самого художника и в письмах его современников. Приведу только один пример. Одним из персонажей его картины «Медный змий» становится Зинаида Волконская (здесь также представлена картина Бруни «Портрете 3.А.Волконской в костюме Танкреда»), католичка, известный меценат, помогший многим русским художникам в Италии. В окончательном варианте картины она станет одним из персонажей, возвышающимся над толпой. Это – хрупкая женщина, которую, энергично шагая, несет на руках муж. Описывая ее, сам Бруни употреблял слово «Экстаз», очень точно характеризующее ее состояние. Более чем кто-либо другой, из изображенных на картине, она служит воплощением веры, надежды и религиозного озарения. Но лишь она одна! Ее муж не чувствует свершившегося чуда, для него главное – спасение любимой!
Позируя Бруни, Зинаида Александровна все спрашивала: «В чем смысл сюжета?» — «От укуса и жала греха, — отвечал художник, — мы можем избавиться, лишь взглянув на распятого за нас Господа Иисуса Христа и приняв Его в наше сердце».
Завершить монументальное полотно Бруни не удалось. Его спешно вызывают в Петербург, чтобы преподавать в Академии Художеств. Федору Антоновичу было грех жаловаться. В российской столице он был обласкан власть и стал делать стремительную карьеру. Бруни стал профессором в своей альма матер, был любим учениками, имел достаточное количество заказов и мог безбедно жить. Он продолжает создавать картины на религиозные сюжеты, которые пользуются неизменной популярностью (к этому периоду относят и представленную работу «На пути в Египет»). Но сердце его рвалось в Италию, чтобы завершить начатое грандиозное полотно.
В 1838 году мечта художника сбылась. Он был снова в Риме и перед ним снова был его «Медный змий». Перед отъездом Николай сильно обидел художника, посетив в его отсутствие мастерскую и отдав еще недописанного «Евангелиста Иоанна» на переделку давнему сопернику Бруни, Карлу Брюллову. Федор Антонович ехал и думал о том, для чего он все это терпит, не стоит ли обрести свободу в теплой Италии? И сам же отвечал на свои сомнения, что стоит проявить смирение ради работы, семьи и будущего дочерей. Его мысли переплетались с размышлениями о судьбе еврейского народа, покинувшего жестокий, но привычный Египет, и блуждавшего по бесконечной пустыне. Древние иудеи боялись жить с Богом, боялись принять свою свободу. Боялся и Бруни, выросший в России и привыкший к ее порядкам.
Вероятно, плодом этих размышлений и стал окончательный выбор названия полотна. Само словосочетание «Медный змий» должно было напомнить современникам о том, что малодушие ведет к рабству и безверию. Ведь многие из них помнили, что история чудесного спасения через несколько поколений кончилась тривиальным язычеством. Библия повествует о том, что Езекия вынужден был истребить сделанного Моисеем медного змея, которого называли Нехуштан, потому что многие израильтяне стали поклонятся ему, воздвигнув высоты и насадив священные дубравы (4Цар18,4).
Итальянская публика с восторгом приняла картину русского академиста. Ему устроили овацию не меньшую, чем в свое время Брюллову, выставившему «Последний день Помпеи». В Россию же полотно прибыло с некоторыми приключениями. Дело в том, что по Петербургу прошел слух, что судно «Нептун», на котором Бруни отправил все, что оставалось в его римской мастерской, потерпело крушение. Двенадцатилетний труд погиб. Единственное, что мог предложить искушенной столичной публике художник, это эскизы к величественному полотну. После триумфа Брюллова этого было явно недостаточно. На счастье слухи оказались ложными. Корабль благополучно прибыл в Петербург, привез «Медного змия», а вместе с ним и «Тайную вечерю», которую художник считал давно утерянной. Дело в том, что судно, которое ее перевозило, претерпело аж три аварии, и найти полотно казалось уже невозможным.
«Медный змий» произвел фурор в Петербурге. Император Николай Павлович пожаловал Бруни орден Святого Владимира 4 степени с гонораром в 30 тысяч рублей ассигнациями. Сначала полотно выставили в Зимнем дворце, а в ноябре, едва на Неве окреп лед, перенесли на всеобщее обозрение в Академию Художеств.
В одном из журналов того времени мы находим большую статью, автор которой восхищается произведением Бруни и пишет: «Чудо веры – вот мысль гениального создания нашего Бруни». Впрочем, есть у полотна и критики. Например, И.А. Крылов, редко высказывающийся о произведениях искусства, отметил, что если бы у него была жена, то он бы ни за что не повел ее смотреть эту картину. Почему? – Потому что на ней изображены одни страдания.
Давайте рассмотрим полотно повнимательнее и определим так ли это. Сам Бруни, словно подтверждая мысль Крылова, писал: «Я пытался сделать так, чтобы с первого взгляда она /картина — А.Г./ внушала патетический пафос этой ужасной сцены и чтобы на ней была печать Божьего наказания». Стоит признать, что художнику это удалось. Созданный им огромный многофигурный холст, одна из самых больших картин в истории русского искусства. Перед нами множество людей, стремительно бросившихся к Медному змею, или же при виде живых змей в ужасе бросающихся в сторону. Кто-то спешит к спасительному столбу, а кто-то застыл потрясенный смертью близких.
Обратите внимание: фигуры первого плана значительно больше натуральной величины и, соответственно, сразу притягивают к себе наш взор. Но никто из изображенных здесь людей не смотрит на чудесного змея и не прислушивается к словам Моисея. Никто не молит о прощении и спасении. Перед нами – всепоглощающее отчаяние! Это – люди, давно утратившие веру, о которых иудейский говорили, что они уже умерли, и змеи стали лишь видимым знаком пришедшей к ним смерти.
Первый план во многом диктует трагическое звучание всего произведения. В центре упал навзничь молодой мужчина, ужаленный сразу двумя змеями. Он бьется в агонии, кричит, яростно колотит по камням и, как писал сам художник, «испускает дух в бешенстве и богохульстве». Умирает мужчина в самом расцвете физических сил. Каждый мускул его прекрасного тела протестует против смерти. Этот образ появляется не случайно. Его задача не только вызвать сочувствие у зрителя, но и показать в каких муках, в первую очередь, духовных гибнет человек, отвергающий Бога. Страх неминуемой смерти, которая ждет каждое существо, разъедает человека, даже такого внешне прекрасного как герой Бруни, если он живет без Бога, и действует он сильнее яда любой змеи. В то время, когда жил художник и когда в русском обществе стали появляться нигилисты (вспомните хотя бы героя Тургенева Базарова), эта мысль читалась сразу и вызывала понимание современников.
В правой части картины Бруни изобразил молодую женщину, упавшую на колени и пытающуюся спрятаться в объятиях мужа. Если внимательно к ней приглядеться, станет очевидным, что это – портрет жены художника, Анжелы, прекрасной итальянки, последовавшей за своим супругом в Россию. Это изображение является неким композиционным и колористическим центром правой части картины. Окружающие ее люди охвачены страхом разных «оттенков»: от дикого и безумного ужаса, которым охвачена девочка, сдерживаемая своим братом, до легкого испуга симпатичной малышки, прячущейся на коленях у бабушки. В этой части картины персонажи ищут спасения у родных: в объятиях мужа, под защитой матери, на коленях бабушки. Любовь видится им силой, укрепляющей на пути к спасению.
В противоположной части картины развита тема, как говорил сам художник, «ужасного наказания». Почти во всех эскизах и первоначальном варианте этого полотна находились четыре человека: сын, несущий старого отца, невестка и внук старика. Все они спешили к медному змею. В окончательном варианте уже никто не стремиться достичь спасительного столба. Мы видим родителей, на руках которых гибнет сын. Нога его бережно перевязана, но яд уже сделал свое дело. На лице юноши – выражение смертельной муки. В этой группе более, чем в какой-либо другой на картине раскрыто великое человеческое горе, отчаяние родителей – глубокое, безграничное, а потому сдержанное и тихое.
Продолжает тему отчаяния и изображение девочки у камня. Маленькая, всеми покинутая, она ухватилась за камень, ища в нем защиты и опоры. Сам Бруни говорил о том, что девочка – сирота, поэтому некому о ней позаботиться и толком объяснить, что происходит. Рядом с ней ее маленький братик, которому уже не нужна помощь медного змея. Всеми покинутый малыш погиб просто от голода. В общей панике и суматохе чрезвычайно чадолюбивые евреи просто не замечают этих двух детей. Некому позаботиться об их спасении, но, находясь на первом плане картины, эта группа, вернее только оставшаяся в живых девочка, взывает о милосердии и помощи к зрителю. Она словно напоминает слова Христа о помощи малым.
На некотором расстоянии от одинокой девочки на втором плане изображена другая группа, которая по замыслу художника должна была явить переход от жизни к смерти. Положив голову на камень, лежит умирающая девушка, невеста, как писал сам Бруни. Юный жених склонился к ней и пытается приоткрыть ей глаза, чтобы она могла увидеть медного змея. Ему кажется, что еще есть возможность спасти любимую, но ее глаза уже подернула пелена смерти и надежды юноши тщетны. Рядом с девушкой коленопреклоненная мать, заботливо положившая руку на грудь несчастной, пытаясь почувствовать, бьется ли ее сердце. Но ни любовь матери, ни любовь жениха не могут вернуть юную красавицу к жизни…
Среди всеобщего ужаса и отчаяния выделяются две фигуры, возвышающиеся над толпой, это – две женщины, те, кого коснулось спасение, кто видит и ощущает его. Одна – мать, взбежавшая на ступени колонны в надежде на спасение ребенка, охватившая его ручонками столб. О другой речь шла выше. Прообразом для нее стала Зинаида Волконская.
Скользя взглядом от одного персонажа к другому, мы не можем не испытывать жалости к этим несчастным людям. Даже окружающий их пейзаж производит гнетущее впечатление. Бесплодные, безлесые желто-серые скалы, почва без единой травинки. Небо – в суровых и мрачных тучах. Скорее всего, создавая картину Бруни не работал с натуры, изображенное им место было плодом воображения. Хотя мастер и живо интересовался тем, как выглядит Аравийская пустыня, но сам никогда ничего подобного не видел. Тем не менее, надо отдать должное Бруни, стремившемуся к научной точности. Например, мы знаем, что в период создания картины он переписывался с известным тогда археологом Ланчи, прося его как можно подробнее описать костюмы древних евреев.
Но вернемся к персонажам картины и скажем о том, кого не коснулось всеобщее бедствие. Это Моисей и окружающая его группа священников. Их лица суровы, в них читается презрение. Это семь человек, непоколебимые в сознании своей правоты. Они застыли, подобно скалам, являя собой грозную силу, стоящую над толпой и вне ее. Однако противопоставление Моисея и народа весьма относительно. От внимательного взгляда не укроется, что при всей своей отстраненности Моисей как бы дирижирует толпой, направляя ее. Если мысленно, подчиняясь указующему движению рук пророка, провести диагонали из края в край холста, они пройдут по толпе, рассекая ее на те основные группы, о которых уже шла речь. При этом особенно хорошо видно, какая огромная роль в композиции отведена поверженному мужчине, о котором мы уже говорили ранее. Его фигура уводит взгляд зрителя в глубину и привлекает к умершему ребенку, лежащему как подножие у ног Моисея. И тем самым создается впечатление, что он возвышается над двумя смертями: виновного – взрослого и безвинного – ребенка.
Особую роль в картине играет свет. Он падает на прозревших, когда спасение еще возможно. В их силах преодолеть безверье. Но люди предпочитают страдать и метаться в панике, лишь единицы слышат голос пророка и обращаются к спасению.
Скажем и несколько слов о самом медном змее. В ходя реставрации картины, прошедшей в 2000-2002 годах, было выяснено, что первоначально змей был повернут в другую сторону, т.е. желающие спастись как бы следовали за ним. Здесь однозначная аллюзия к призыву Христа последовать за Ним. Но в окончательно варианте змей обращен к евреям и это более соответствует первоначальному замыслу: напоминанию о том, что спасение в Кресте.
Давайте еще раз обратимся к тому, что пишут иудейские мудрецы. «Создавшие золотого тельца евреи могли бы сказать: «мы уже погрязли в грехе, путь покаяния для нас закрыт». В таком случае они могли бы полностью отойти от Бога. Поэтому Всевышний с самого начала сообщил евреям: как бы ни сложились обстоятельства, в каком бы поколении их не постигла беда, даже если они будут заброшены на край света, Он всегда найдет их и вернет к Себе». Почему погибли те, кто поклонялся золотому тельцу, потому что они решили, что двери покаяния для них закрыты. Даже если они и раскаются, то их покаяние не будет принято. Выводя на первый план медного змея, художник говорит о возможности спасения, о том, что покаяние всегда будет принято.
Опять же обращаясь к писаниям иудеев, читаем: «Как известно дурные человеческие наклонности и помыслы являются неотъемлемой частью нашей натуры, и символом этого стал древний змей, который в свое время искушал Еву и Адама. Поэтому укус змеи можно сравнить с искушением (укусить = искусить), когда в сердце возникает соблазн, как капля змеиного яда. И если человеку удается подавить в себе этот мимолетный соблазн, это внезапно возникшее животное чувство, и тем более, пробудить в себе добрые побуждения, и желание служить Всевышнему, то этот внутренний переворот в сознании находит отклик наверху и вызывает «цепную реакцию»: Всевышний совершает аналогичный «переворот», обращая духовную тьму в свет, а смертельно раненного человека возвращает к жизни».
Нам же, христианам, стоит вспомнить уже приводимые здесь слова из Евангелия от Иоанна: «И как Моисей вознес змию в пустыне, так должно вознесену быть Сыну Человеческому, дабы всякий, верующий в Него, не погиб, но имел жизнь вечную». Путь покаяния открыт всегда. Иногда по нему идти трудно и страшно, но он приносит жизнь и спасение.
Анна Гольдина
