«…»,- громко подумали зрители, ушедшие с середины первого действия. А я была благодарна им за то, что смогла пересесть ближе к сцене, на освободившиеся места, и всматриваться в героев, размышляя, какой же этот спектакль, почему Анатолий Аркадьевич выбрал его для постановки, о чем же он?
Герой и героиня. У них были имена? Кажется… Это не важно. Вечная история: он и она встретились и полюбили. Какая разница, как их зовут, если я их знаю? Если я узнаю мужчину и женщину, которые любят друг друга и мучают – и мучаются? Вся проблема которых в том, что они – разные? И потому любят – по-разному?
Он любит ее. Любит всем свои существом и не мыслит жизни без нее. Настолько, что терпит ее измены, унижения. Он готов быть хоть изредка одним из многих, лишь бы быть рядом с ней, дышать тем же воздухом, что она. Он любит ее… Откуда мы это знаем? Потому что он остается рядом, лишь когда становится совсем больно, громко иронизируя над ней и над собой, но остается, но – подчиняется ей; подчеркивает унизительность своего положения, но не бунтует, не уходит. Он думает, что он любит ее. Он это знает, ведь хотел же он покончить с собой тогда, еще в начале ее измен, но не смог – быть с ней, только бы быть с ней… И он рядом. Он живет рядом с ней, принимая ее условия, молча подчиняясь ее решениям.
А она? Как же мне ее жаль. Ведь она любит его. Его присутствия ей недостаточно. Его молчание не говорит ей о любви. А ей так хочется слов и поступков, а не тишины и бездействия. Она бьет его – унижая, изменяя и сообщая о своих изменах, пренебрегая им,- бьет без устали, пытаясь «выбить» из него поступок, хоть какое-то внятное свидетельство его чувств. Лишь однажды, когда, пьяный, он поднял на нее руку – какой нежностью засветились ее глаза, увидевшие, наконец, не безразличие. Но хмель прошел. И на смену буйству вновь пришла его молчаливая любовь, настолько тихая, что она никак не могла ее услышать.
Вечная история – два человека любят друг друга, но не понимают. Вечная, а потому не веселая. Отчаявшаяся женщина, которая надеется, что любимый выплеснет свою любовь наружу, явит ее; отчаявшийся мужчина, замкнутый в скорлупе своих чувств. Неприятная история – ведь неприятно смотреть на себя, узнавать свое неумение любить, неумение быть рядом с другим. Невеселая и скучная история, потому что давно пройденная. Не каждым, может, но многими. Потому что легче – молчать.
Но сколько бы непониманий и тихих «войн» между родными людьми не случилось бы, если бы люди говорили друг с другом. Просто говорили. О своих чувствах, о своих потребностях. Он не изменился бы, если бы она попыталась донести до него, глядя ему в глаза, что ей мало того, что он рядом, что ей надо, необходимо, хоть иногда «потрогать» его любовь, увидеть ее воочию, а не вспоминая тот букет белых цветов, что принес он ей некогда, в голодном Петрограде, среди перестрелок… Он не изменил бы свою природу, но постарался, я уверена, постарался бы – для нее. Она не перестала бы мучить его, если бы он стукнул кулаком по столу, наверное, не перестала бы, но вздохнула бы с облегчением – «ему не все равно» — и была бы она спокойнее, и верю, что утишилась бы ее натура, меньше боли бы она причинила ему и себе. Ведь она любит его, а потому, доставляя ему боль, она и сама ее чувствует.
Если бы они не просто были бы рядом друг с другом, а были – вместе. Если бы они говорили. Хотя бы говорили. Если бы они открылись друг перед другом. Приняли друг друга, приняли то, что они разные, и разными останутся, но увидели бы и отличие того, кто рядом… Не было бы тогда этого завершения истории. Ее самоубийства. Самоубийства отчаяния загнавшей себя в угол женщины – дальше идти некуда, больше бить невозможно, она била его во все точки, но он только сильнее отвердевал, невозможно прожить всю жизнь, пытаясь достучаться до кого-то, пришла пора для смерти. И она выбрала смерть для себя.
А что он? Ведь он жил ей, жил своей любовью к ней, вокруг бушевала революция, гражданская война, а он, захваченный своими чувствами, считал, что они – единственно подлинная жизнь, а все другое – преходящий мираж, не затрагивающий его. И вот, она умерла. Та, которой он дышал. Ее больше нет. И теперь (а не тогда, когда она жила с его братом или за деньги была с другими), он узнал, что такое настоящая боль: оказалось, что жизнь – продолжается. Что жизнь – это больше, чем он и она, прожившие вдвоем свою историю. Что история – их личная история – завершилась, а мир продолжает быть, люди продолжают жить и, что особенно больно, он продолжает дышать. И значит, он был неправ, думая, что не может ни минуты без нее. И где тогда правда? И что тогда было правдой? И есть правдой?
Скучная, невеселая история. Заставившая меня еще несколько дней вести внутренний диалог с героями. Знакомая история. Захотите ли вы ее увидеть? Не знаю. Я была рада, что увидела, что смогла ответить себе на вопросы, заданные героям жизнью.
И простите, я не буду писать о Ленине, Сталине, Троцком, ходящим по сцене и ведущим диалог между собой и с героем, о символике громадного красного колеса, в буквальном смысле прокатывающемся по герою и пытающееся раздавить его. Пусть об этом напишут другие. Моя история уже закончилась.
Надежда Бакина
