В Освенцим я приехала теплым летним днем; выйдя из вокзала, по солнечной тихой улице я пошла к бывшему концлагерю. Удивительно, даже сейчас, по прошествии времени, закрыв глаза, я ощущаю спокойствие маленького польского городка, по которому, с рюкзаком за спиной, я шла. Листва бросала тень на дорогу, мне было немного странно ощущать себя одной в городе, в котором я раньше не была.
Аушвиц встретил меня группами туристов, которые ходили от барака к бараку, осматривая музей. Бараков много. В каждом – экспозиция. Фотографии, документы, личные вещи. Мне все больше становилось не по себе. У меня в руках был фотоаппарат, а я не могла решить – насколько этично здесь фотографировать. Хочу ли я вообще здесь фотографировать. Осмотрев все, что было снаружи, я решила войти в один из домов. Не помню, чему была посвящена экспозиция в том корпусе. Память заботливо стерла это. Потому что я не обошла и половины, когда поняла, что из-за слез не вижу уже ничего. Что губы мои непрестанно повторяют Отче наш, а разум цепляется за слова молитвы, чтобы удержаться, не провалиться в пропасть отчаяния. Я ушла. Я не стала смотреть оставшееся – мои глаза слепо щурились, а руки были мокры от слез, которые я утирала. Ни слова. Ни мысли. «Отче наш…»
Мне было грустно и странно. На улице был все тот же солнечный тихий день, но он не приносил облегчения. Покинув территорию музея Аушвиц-1, на автобусе, вместе с другими туристами, я подъехала к Бжезинке.. Меня предупредили, что территорию Биркенау оставили в том виде, в каком она была, когда в январе 1945 концлагерь спешно покинули немцы. Передо мною было огромное поле, залитое светом, ряды колючей проволоки, рельсы, по которым в лагерь въезжал поезд со своим страшным грузом – людьми, обреченными на смерть. И я узнала другую боль. Боль, разъедающую сухие глаза, потому что слезы высыхают, не успев покинуть сердце. Боль, подогнувшую мои колени. И прямо в поле, опустившись на теплую, прогретую солнцем землю, не обращая внимания ни на кого, я молилась. Потому что без молитвы я там быть не могла. Я молилась, пока не почувствовала, что могу встать и войти.
Взорванный крематорий, пустые длинные бараки, флажки со звездой Давида, притихшие люди … Я ехала с мыслями о св.Терезе-Бенедикте Креста, но не встретила там упоминания о ней. И это было так правильно, что радовало меня: она отдала жизнь Богу за свой народ. И Освенцим – место памяти о страданиях всего народа. Не только евреев. Не только поляков. Не св. Терезы-Бенедикты или св. Максимилиана-Марии. Всех. Католиков, иудеев, неверующих. Взывающих к Богу, и отчаянно отрекающихся от Него. Страдающих. Находящих силы сострадать. Всех.
Почему я вспоминаю об этом сейчас? Наверное, потому, что приближается отпуск, и я снова собираюсь в Польшу. На этот раз – с сыном. Нет, мы не поедем в Освенцим, он еще слишком мал. Но пройдет несколько лет, и я обязательно повезу в Аушвиц своего сына. Потому что он должен знать. Он должен сам увидеть это и, надеюсь, почувствовать. Потому что там, в Биркенау, я видела не только скорбь. Я видела девушку, позирующую перед фотоаппаратом: встав на корточки над дыркой туалета и задрав юбку она изображала заключенную. А тот, что фотографировал , смеялся ее креативности. И это был единственный момент, когда я испытала не боль, а страх. Поэтому важно для меня – быть там, прикоснуться дрожащей рукой к камням, которые помнят и хотят поделиться своим воспоминанием. Чтобы память продолжала жить.
Надежда Бакина
Фото автора
