В этом убежден американский психолог Эндри Вотчел. В своей книге «Битва за детство. Создание русского мифа» он рассматривает два варианта детства и, соответственно, педагогической политики родителей, распространенных в нашей стране. Заокеанский автор описывает модели воспитания, опираясь на произведения Толстого и Горького.
Трилогия Льва Николаевича «Детство, отрочество, юность» в наши дни читается как некая сказка про дворянский быт. Интересно, что во многом она так воспринималась и современниками писателя. Тем не менее, толстовское «Детство» породило целый пласт литературы, в которой с умилением рассказывалось о счастливом детстве среди полей и дубрав в окружении любящей челяди и домочадцев. То, что сам автор оценивал это произведение как весьма слабое, не интересовало его последователей. Тех, кому хотелось вспомнить «детства годы золотые» становилось все больше.
С мировоззренческой точки зрения «Детство», по мнению американского исследователя русской души, стало отправным моментом для создания определенной педагогической политики многих родителей. Они с удовольствием растили маленьких барчуков в тиши и уюте, окружая их иностранными педагогами и внимательными няньками. По мнению Ольги Ивановны Маховской, активно популяризирующей взгляд Эндри Вотчела, подобный стиль поведения стал возрождаться в России в постперестроечный период. Богатые семьи, живущие в прекрасных особняках с башенками, детей окружают няньками и боннами, дают им домашнее воспитание, которое потом абсолютно не вписывается в образовательные реалии российской средней школы.
Другим вариантом русского детства становиться «Детство» Максима Горького. Интересно, что Горький изначально писал свою книгу как бы в противовес Толстому. Мало того, Лев Николаевич «благословил» пролетарского писателя на сей нелегкий труд.
«Детство» Горького – это время страданий и лишений, из которых постепенно выкристаллизовывается новый человек, готовый строить светлое будущее. В школьных сочинениях советского времени выгодно было сравнивать Николеньку Толстого и Алешу Горького. Барчук явно проигрывал простолюдину, биография которого давала возможность написать о красоте нового человека, способного построить общество социальной справедливости.
Долгие годы множество советских семей воспитывало детей по схеме, обозначенной Горьким. Маленького человека растило общество, окружение. Родители же либо были вынуждены отдавать свое чадо в руки государства, поскольку не работать, даже в силу советского законодательства, не могли. Была и другая группа родителей, которые считали, что воспитать нормального человека может только коллектив, вне зависимости хорош он или плох. Став дедушками-бабушками, они, не дрогнув сердцем, выставляли своих внуков в детский сад, потому что так правильно, так делают все и только так можно создать порядочного члена общества. И совсем не важно, что данному ребенку такой подход не годиться. Сейчас мы можем наблюдать тупиковость «горьковского» пути. Масса семей, где нет никаких ценностей и нечего передать своим детям. Множество людей лишенных смысла жизни и не желающих строить не то, что будущее страны, даже свое собственное будущее.
Интересно, что «Детство» Горького, как описание времени, когда личности ребенка не уделяется особого внимания, когда ребенка воспринимают как некоего недочеловека, находит большое количество связей с западной литературой. Вспомним того же Диккенса. Есть продолжатели и среди современных российских писателей: Павел Санаев («Похороните меня за плинтусом») и Андрей Аствацатуров («Люди в голом», «Скунскамера»), которые воспринимаются как создатели некоего направления, описывающего детство как весьма тяжкую пору.
Впрочем, в «Детствах» Толстого и Горького есть немало общего. И именно на это стоит обратить внимание в первую очередь, а вовсе не на социальное происхождение или материальное благосостояние, которые кажутся столь важными американскому исследователю. В обеих книгах нет родителей. Горьковский Алешенька теряет сначала отца (который умирает), а потом и мать (которая его оставляет в доме деда). У толстовского Николеньки вроде все хорошо, но его маменька представляет собой скорее некое небесное видение, чем реальную женщину из плоти и крови, пусть и весьма далекую от повседневной жизни ребенка. Это связано с тем, что мать самого Толстого умерла, когда ему не было и двух лет. Соответственно, перед нами чисто умозрительный персонаж со всеми вытекающими отсюда последствиями… Все тот же Вотчел с удовольствием отмечает, что русские отцы (в смысле литературные) предпочитают держаться от своих юных отпрысков в стороне, перекладывая их воспитания на плечи наемных педагогов. Отец Николеньки – лучший тому пример.
Возникает ощущение, что русская литература просто-таки навязывает определенный тип построения отношений в семье. Если деньги есть – нанимаем профессионала, если нет – пусть растит школа, улица и т.п. Участие родителей в процессе минимально и незначительно. В данном случае абсолютно не учитываются психологические особенности детей. Многие родители сталкиваются с тем, что их дети лучше усваивают материал, когда его преподает не их собственная мама, а чужая тетя. Так же не мало существует женщин, предпочитающих проводить время на работе или выполняя хозяйственные дела, которые поручают заботу о ребенку няне, а сами появляются вечером на часик-другой как некое светлое видение, приносящее подарки и не ругающее за беспорядок в комнате.
Что можно противопоставить двум моделям детства, предлагаемым в произведениях Толстого и Горького? Ответ на этот вопрос трудно найти, опираясь на школьный курс литературы. Все рассматриваемые произведения так или иначе вписываются в предлагаемую модель. Ребенка то растит общество, то школа, то он сам настолько морально устойчив, что может даже перевоспитать джина из лампы. Мы не найдем образца родителей, растущих вместе с ребенком и вместе с ним ищущих ответы на жизненные вопросы. Исключением могла бы стать книга Льва Кассиля «Кондуит и Швамбрания», входящая в круг внеклассного чтения. Однако в ней больше внимания уделяется вопросам революции и противопоставления старого общества и нового, что за всем этим антуражем очень тяжело разглядеть семью, в которой родители находят время пообщаться с детьми и где даже в маленьком Оське, путающем слова, видят личность, имеющую право на свою жизненную позицию.
Еще одна малюсенькая повесть Аркадия Гайдара говорит о воспитании детей в семье. Это – «Голубая чашка». Удивительная для советской литературы вещь о доверительных и теплых отношениях между родителями и ребенком.
Впрочем, в последние время в школьном курсе мировой литературы появилась и еще одна книга, уделяющая внимания воспитанию детей и предлагающая свою модель. Библия. Не будем вдаваться в качество уроков, посвящаемых этой Книге. Лучше обратиться к предлагаемой ей воспитательной модели.
Однозначной является передача ценностей, в первую очередь, конечно, религиозных, от родителей к детям. В Новом Завете мы не найдем подобных указаний, зато в Ветхом, пожалуйста: Втор 6:7, 11-19. В этом отрывке речь идет об обязанности отца обучить детей заповедям.
Если мы посмотрим на традиции еврейского воспитания, насчитывающего уже несколько тысячелетий и опирающегося на библейскую традицию, то увидим для себя много интересного. Во-первых, речь идет о глубокой вовлеченности родителей в воспитание детей. Роль женщины не может ограничиваться прекрасной маменькой, которой целуют ручку перед сном и которая заходит в детскую только чтобы принести подарки на день рожденья. Так же и роль отца не может быть сведена ни к добыче хлеба насущного, ни к управлению поместьем, ни к заботе о самореализации. Предполагается, что именно мужчина должен стать, как уже говорилось выше, хранителем семейных религиозных традиций. Мужчина воспринимается как авторитет, строгий, мудрый и спокойный, который во многом противопоставляется матери, мягкой, любящей и стремящейся баловать своих малышей. Кстати, подобные мысли мы находим и в «Домострое», которые тоже упоминается в школьном курсе, хотя и несколько в ином контексте.
Главным аспектом еврейского образования является то, что нельзя учить ребенка тому, чего не делаешь сам, ведь ребенок в первую очередь смотрит на своих родителей, а уж потом слушает их. «Это как молния, мы сначала видим ее, а потом только слышим. Поэтому начинать обучение нужно только на своем примере», — читаем мы в одном из еврейских поучений. Ребенок сначала видит, а потом уже спрашивает, зачем и почему делается то или иное. Стоит обратить внимание, что это совпадает и с педагогикой Иисуса, Который, как известно, не только бродил по Иудее, рассказывая красивые притчи.
Не хотелось бы противопоставлять библейский подход к воспитанию традициям русской литературы, да в этом и нет нужды. Вариант «золотого детства» Толстого прекрасно сочетается с взглядом Книги книг. За одним исключением: среди ярких детских впечатлений и приключений самыми значимыми фигурами должны быть родители, являющиеся критерием правильности и красоты всего происходящего вокруг.
В несчастном «Детстве» Горького тоже есть свои черты, роднящие его с Библией. Вспомним бабушку Алешеньки, женщину глубоко верующую, светлую и наполненную любовью к Богу, каждый день находящую новый повод для хвалы. При отсутствии родителей именно она стала для мальчика неким мерилом хорошего и плохого. Дед рассматривается как противоположность бабушке, даже с точки зрения веры. Он — семейный тиран, а не хороший пример. Выход предлагаемый многими психологами в подобном случае это – найти сильную мужскую фигуру, могущую содействовать созиданию личности ребенка «на стороне». Это может быть школьный учитель, тренер и, что более всего, в традициях христианской культуры священник.
Конечно, реальность тяжело свести к рамкам двух-трех произведений школьного курса литературы. И все-таки нельзя не согласиться с американским психологом Вотчелом, говорящим о неких стереотипах в российском подходе к воспитанию. Будем надеется, что с изменением роли родителей в воспитании ребенка, с их все большей вовлеченности в процесс созидания детской личности, появиться и новая литература, основанная на библейских принципах уважения к человеку, пусть даже и совсем маленькому.
Анна Гольдина
