Глава 1.
В мире Филимона было мало картинок. Зато там было много звуков. Дело в том, что Филимон жил в ящике комода. Ящик обыкновенно был задвинут, в нем было темно, но довольно уютно. Лампы, чтобы зажигать ее по вечерам, когда на город опускается тьма, у него не было. Поэтому Филимон мало что видел. Зато он мог все слышать. Да и не переживал он по поводу лампы-то, он ведь ни город, ни ночь тоже видеть не мог.
Итак, Филимон слушал. А-а! Вы хотите узнать, кто же он такой, наш герой? Филимон был мышонком. Когда-то, так давно, что прошедшее даже казалось ему сном, он жил вместе со своей мамой, старой седой мышью, выросшей в школе. И мама старалась научить его всему, что подслушала на уроках. А потом он подрос, они попрощались. Мама смахнула слезы с глаз, поцеловала сына в лоб, и, подхватив чемоданчик, он отправился в самостоятельную жизнь, которая и привела его в комод. Филимон остался доволен ящиком: там лежали салфетки, было чисто, спокойно и уютно. В углу он прогрыз маленькое отверстие, но никогда бы не произнес вслух, для чего. Мама вырастила его воспитанным мышонком. Ну, и мы не станем произносить.
Чаще всего слушать было нечего. Большую часть дня комната была пустой. Но ближе к вечеру (хотя Филимон и не мог знать, что это вечер: у него не было не только лампы, но и часов) комната начинала наполняться звуками.
Приходили и уходили люди, что-то говорили, что-то делали…иногда кто-нибудь выдвигал ящик, в котором он лежал, свернувшись уютным клубочком, но заметив мышонка быстро задвигал ящик обратно, так что Филимон не успевал ничего разглядеть.
По утрам, после длинного ночного затишья, когда мимо комода могло прокрасться разве что привидение (или это деревянные половицы поскрипывали от скуки?), через комнату торопливо проходили люди. Но они не задерживались в ней надолго, не было того многоголосия и оживления, которые наполняли ее по вечерам.
Положив аккуратную мордочку на передние лапки, Филимон слегка шевелил ушами. Они были большие и круглые, то ли от постоянного вслушивания, то ли просто потому, что он был мышонком. А может, и то, и другое.
Он не так уж давно жил в комоде, но научился различать постоянных посетителей комнаты, тех, кто приходил каждый день.
Один шагал громко, весомо. Самый большой, догадался мышонок, и значит, самый сильный. А раз самый сильный – то самый главный. Филимон назвал его Хозяином, и уважительно встряхивал ушами, когда слышал его шаги.
Другой пролетал через комнату как вихрь, не задерживаясь, а если вдруг останавливался и заговаривал с кем-нибудь, то сам его голос подхватывал Филимона и кружил. Он говорил быстро, весело.
«Ураган»,- назвал его было Филимон, но потом поправился: «нет, Вихрь». Все-таки, вихрь бывает приятным и совсем не разрушительным. «Молодой еще»,- решил с улыбкой Филимон.
Был там и Осторожный. «Почти мышь»,- с уважением думал Филимон: шагал он тихо, говорил негромко.- «Но, конечно, никакого сравнения с Хозяином»,- думал мышонок, а уши его трепетали при воспоминании о Хозяине, чей голос был слышен и в самом дальнем уголке его ящика.
Глава 2.
В то утро Филимон проснулся позже обыкновенного. Он блаженно улыбался, вспоминая свой сон. А снилась ему не ерунда какая-то, о нет, это был великолепный кусок сыра.
Вчера вечером он обнаружил в углу, за стопкой бумаги, кусочек сыра. Маленький, но очень аппетитный. И вовсе не засохший. Не раздумывая, откуда он мог взяться в закрытом ящике, мышонок в мгновение ока слопал его, чтобы потом, во сне, находить его вновь и вновь. Причем в его сне маленький кусочек сыра превратился в огромный кусок. Даже, можно сказать, в кусище. «Так-то лучше»,- удовлетворенно думал мышонок.
Облизнув усы, Филимон прислушался. Тишина. Должно быть, утренние шаги он проспал. Теперь долго, до самого вечера, будет тишина.
Он свернулся калачиком, еще раз облизнул усы и закрыл глаза, вызывая в памяти ночной кусок сыра.
Но тут же открыл их, потревоженный каким-то звуком. Причем звук этот доносился не извне! Этот звук был здесь, в закрытом ящике комода!
«Урррр, уррррр, урррр». Бедный мышонок трепетал. «Вот бы сюда Хозяина! Любой звук испугался бы его, и не тревожил бедного маленького мышонка»- мечтал Филимон. Но Хозяина не было. И Вихря. И Осторожного. Даже Маленького Льва, как окрестил мышонок кого-то, чьи шаги были быстры и тверды, а юный голос словно разрезал воздух на куски. Не было никого. Ни-ко-го!
Мышонок забился в тот самый, еще пахнущий сыром угол, закрыл глазки и уткнулся носом в лапы. И подумал о том, чьего имени не знал, чьих шагов никогда не слышал, и в чьем существовании порой очень сомневался.
«Разве может быть, чтобы кто-то не говорил и не ходил, а все же был? Ерунда какая-то».
Но иногда он всем своим мышиным существом ощущал его присутствие. Порой ему даже казалось, что этот кто-то находится в комнате всегда. А совсем редко он позволял закрасться в голову странной мысли, что этот кто-то находится не просто в комнате, а—только т-с-с! – прямо в ящике. В его ящике!
«Уррр, урррр, урррр».
На этот раз Филимон не испугался. Он чувствовал, что этот кто-то рядом с ним не боится. И от этой уверенности его усы перестали дрожать, а глазки открылись, всматриваясь в темноту.
«Уррр»,- еще раз пропел его животик, и Филимон тихо засмеялся.
«Ах ты, обжорка, вспомнил вчерашний сыр, и тебе захотелось еще. Ну, разве надо было так меня пугать?»,- и мышонок погладил свой животик, смущенно поводя ушками – хорошо, что никто не знает, как он испугался урчания собственного животика. «Или все-таки знает?»- вспомнил он о том, кого не знал (или знал?).
Глава 3.
Филимон проснулся в радужном настроении. Прежде всего, потому, что накануне вечером он снова нашел в углу восхитительный, ароматный сырный кусочек. Нос его подрагивал, а усы трепетали при воспоминании о находке. И сегодня он проснулся, чувствуя, что новый день может принести ему новые открытия. Например, кусок сыра чуть большего размера? Или даже два куска сыра?
Правда, в его мышиную голову начали закрадываться сомнения: откуда взялся сыр в закрытом ящике? Ведь в ящике не было никого, кроме него и того неизвестного-непонятного, который, может быть, и не был вовсе.
Открою вам секрет. Мы уже знаем, что Филимон жил в ящике. Ящик находился в комоде. Комод — в комнате, а вот комната… комната была ризницей в церкви, о чем мышонок не имел ни малейшего понятия. Да если бы и имел, разве это увеличило бы хоть на малость его трепетную любовь к своему темному, наполненному звуками миру? Но это объясняет фразы, которые порой влетали в напряженно выставленные уши Филимона.
В тот радужный день он услышал шаги Осторожного. Человек заговорил, и Филимон с удовлетворением узнал голос. Это действительно был Осторожный.
«Да любите друг друга»,- произнес он.
«Ого»,- подумал мышонок.-«Ну и кого мне тут любить? Я совершенно один». И тут Филимон задумался. Фраза была хорошая. Округлая такая, вкусно пахнущая. Интересно, кто ее придумал? Вряд ли Осторожный. При всей своей ласковости, слова были требовательные, Осторожный никогда не решился бы так говорить. «Хозяин, конечно же, Хозяин, больше некому!»- и мышонок уважительно тряхнул ушами.
Но если уж Хозяин сказал, надо срочно полюбить. Только кого? Ведь и его, Филимона, никто не любит – никто же не знает, что он живет в этом ящике (того, случайно заглянувшего и увидевшего мышь, он давно позабыл).
Мышонок загрустил: легко Хозяину сказать: «Любите друг друга». А бедному маленькому мышонку, коротающему свой век в темном ящике, любить-то совершенно некого и не за что. Филимону стало тяжело на душе, его преданное сыру мышиное сердце тоскливо заныло.
Но авторитет Хозяина был велик. И мышонок решил обязательно полюбить тех, кого никогда не видел, но чьи голоса различил бы из тысячи. А пока… Филимон улыбнулся своей глупости: разве он так уж одинок? Ведь есть же тот, кто всегда рядом, кто постоянно находится в комнате, а, возможно, даже и в ящике. Мышонок решил поупражняться в любви на нем, вдруг, его тоже никто не любит? Тогда ему будет приятно. И Филимон негромко пискнул: «Я люблю тебя». Сразу стало тепло. Как же хорошо, когда есть кто-то, кого можно любить. И кому можно об этом сказать.
А в другой комнате – будь мышонок опытнее, он несомненно определил бы ее как кухню, Маленький лев достал из холодильника кусок сыра и аккуратно отрезал от него крошечный ломтик. После чего убрал сыр, вымыл нож и ушел из кухни, выключив свет.
Глава 4.
Филимон любил свой маленький мир. Он был темным, это правда. Но зато очень уютным, полным звуков и запахов. Иногда мышонок задумывался, а кто направил его путь в этот ящик? И кто создал его, Филимона, маленького мышонка, теперь живущего в комоде? И откуда взялся ящик, комод, комната и все-все-все?
Да, случались минуты, когда Филимон бывал настоящим философом.
Но минуты эти проходили, оставляя долгие часы, когда Филимон был самым обыкновенным мышонком. Он сворачивался уютным клубочком и спал, поводя своими большими ушами, чтобы не пропустить ни одного звука. И стоило двери лишь чуть-чуть скрипнуть, как Филимон открывал глазки, поднимал голову и слушал, слушал, слушал…
В тот день разговор в комнате зашел об умножении хлебов и рыб. Филимон был уверен, что правильно понял – говорили именно об умножении. Мышонок был немного знаком с умножением еще с маминых уроков, но сейчас никак не мог понять, что имели в виду Хозяин и Вихрь. Что они умножали? Пять хлебов на две рыбы? Ерунда какая-то. И что потом делили? Филимон от беспокойства заерзал. Нет, с делением понятно: пять разделить на два, значит, на одну рыбку приходится два с половиной хлеба. Значит, на бутерброд приходится… Стоп, сколько рыбы приходится на бутерброд? И зачем есть бутерброд с рыбой, когда с сыром он намного вкуснее?
Мышонок почувствовал, как от напряженных размышлений у него зачесался хвост. Так не пойдет. Пять хлебов можно разделить на сколько-то-там-человек. Ой, их же там несколько тысяч было!
Тысяча – это очень много для маленького мышонка. Так много, что он не может этого представить. И потому, для своего спокойствия, он представляет десять. Ведь десять это и ближе, и понятнее, и уютнее.
И все равно получалось много. И непонятно. Бедный Филимон! Его уши печально повисли.
Голос Вихря кружил по комнате, не находя слушателя. Но вот правое ушко Филимона дернулось, чуть-чуть приподнялось. Потом затрепетало левое. И мышонок стал слушать.
Оказалось, что никто ничего не умножал и не делил. То есть, нет, умножал и делил, но совсем не так! Кто-то (мышонок, занятый счетом, не расслышал, кто), умудрился разделить эти хлебы с рыбами на те несколько тысяч (десять, в понимании мышонка) человек так, что всем хватило, да и еще осталось. То есть, хлебов стало гораздо больше, да и рыб тоже.
«Вот такое умножение и мне подходит»,- размечтался Филимон. Он представил, как его кусочек сыра умножается, превращаясь в огромную сырную голову. -«А с делением я, пожалуй, не стал бы торопиться. Сам бы справился с сыром».
С такими приятными мыслями Филимон закрыл глаза и, улыбаясь, заснул, тихонько посапывая от удовольствия.
Вам интересно, что же было дальше? Узнаем это в следующее воскресенье Адвента!
Н. Бакина
