ОЖИДАНЬЕ ЧУДА И ЛЮБВИ (5)

Вот и теперь, мысли его занимал ослик Иссахар, который вез на себе неких Марию и Иосифа. Они очень устали и не могли найти место для отдыха.

А помог им—у мышонка от восторга перехватило дыхание—никто иной, как ослик. Да-да, серый ослик с длинными ушами. Именно он смог найти место, где люди обрели приют, и Мария родила Мессию. Кто такой Мессия, Филимон не знал. Но понял из истории, что это кто-то очень важный. Такой же важный, или почти такой, как царь, которого он ждал.

И если Иссахар, обычный ослик, от которого и не ждут большего, чем просто везти поклажу, сумел приготовить место для Мессии, то и он, маленький мышонок Филимон, разве не сможет сделать то же самое для царя? Подрагивая от волнения, Филимон осматривал свой ящик

В комнате было пусто и тихо. Иногда слегка поскрипывал пол: он жаловался, вспоминая кого-то особенно грузного, кто долго стоял на одном месте. Порой тишину нарушало легкое прикосновение снежинок к стеклу (Филимон слышал и такие звуки!) – за окном шел снег.

Он мало знал о зиме: загадки, которым учила его мама, песенки, которые она пела по вечерам. А свой маленький темный мир он изучил досконально. Знал, в каком углу темнее всего; с закрытыми глазами мог найти самое уютное место – неглубокую ямку в серединке большой льняной салфетки, на которой он спал; с легкостью находил свои нехитрые запасы, на всякий случай припрятанные в укромных уголках. А еще он прекрасно ориентировался в мире звуков: по голосу, по походке, по манере дергать за ручку, открывая дверь, узнавал обитателей комнаты, когда они тенями проскальзывали по ней утром и надолго задерживались вечером, вызывая жалобный стон паркета.

В общем, можно сказать, что Филимон был счастливым мышонком.

А сейчас он был счастлив вдвойне, ведь он ждал прихода Адвента. Или нет, наверное, все-таки, приезда: царю больше подобает приезжать. Он же не какой-нибудь там, чтобы ходить пешком – решил Филимон.

Мышонок размышлял, на чем приедет Адвент. «Наверное, на карете»,—мышонок слышал, что цари разъезжали на каретах. Но, с другой стороны, он не слышал, чтобы на карете ездили люди, приходившие в комнату. Никто из них никогда не упоминал карету. Иногда говорили о машине, иногда – о метро. Что это такое, Филимон не понимал. Иногда говорили не о том, как ехали, а о том, как стояли – люди ужасно странные – в пробках. «Это, видимо, такие отдельные места, куда каждый, кто устал ходить или ездить, может прийти, чтобы постоять и отдохнуть. Хотя,—мышонок фыркнул,—если устал, гораздо приятнее присесть или прилечь. Но, может, в пробках запрещено сидеть?»

Мысль об Адвенте волновала Филимона. Он надеялся, что сможет сразу узнать его голос: ведь он царь, значит, и голос у него должен быть особенный, царский.

Заскрипела, неспешно открываясь дверь. «Осторожный»- определил мышонок. Это действительно был Осторожный. Он разговаривал с кем-то по телефону: «Адвент? Он уже наступил».

Бедняга Филимон! На него было жалко смотреть.

Как наступил? На кого? Не мог Адвент ни на кого наступить, он же царь, все-таки, воспитанный человек. Значит – на что. Но зачем? И почему – «уже»? Может, это такая церемония, царская? Воображение рисовало мышонку картины одна великолепнее другой.

«Он приехал, а ко мне не зашел…»—из глаз мышонка закапали слезки.—«А я так его ждал, даже убрался в ящике, салфетку разгладил, крошки вытряхнул». Филимон помнил, как люди говорили, что к приходу царя надо приготовиться, навести порядок, чистоту. Ну, что-то такое точно сказали, он был уверен.

Тем временем Осторожный продолжил разговор, и уши Филимона привычно насторожились. И правда, он говорил об уборке. Но – мышонок был поражен – Осторожный говорил о внутренней уборке.

«Неужто они будут в ящиках убирать? Так и до моего жилища доберутся, что я тогда делать буду? Мало им, что ли, полы вымыть?»

Филимон с тревогой продолжал слушать. К его удивлению, Осторожный говорил не о ящиках, и даже не о комоде. Он говорил… о душе.

«Что он еще придумал? Как можно убрать в душе?»

Мышонок стал думать. Убирают, он знал, грязь. А где в душе грязь? Как ее найти и как убрать? Что такое – душевная грязь? Грязь это то, что пачкает, что неприятно. А что неприятно в душе? Вот, когда он злился на того, кто забыл принести ему сыр, это было неприятно. А когда поблагодарил – приятно. Значит, получается, злость – это грязь. Душевная грязь.

Филимон поежился, представив, как его пачкает злость.

А еще что? Неблагодарность. Зависть. В темном ящике у Филимона было не так уж много возможностей испачкать свою душу. Но усердный мышонок решил объявить генеральную уборку и начать сражаться с этой грязью. «Может, потому Адвент и не зашел ко мне, что я прибрал только снаружи, не вымыв хорошенько душу? Но теперь-то он точно придет ко мне».

Дни шли своей чередой. Топот ног сменялся тишиной, где-то вдали тихо урчал холодильник, птицы иногда стучали клювиками в стекло, прося пшена или крошек. Филимон вслушивался в эти звуки, улыбаясь знакомым и удивляясь новым, которые неожиданно врывались в его мир, заставляли думать, искать их источник. Ушки мышонка почти всегда настороженно стояли, готовые поймать любой шорох.

Но интереснее всего были разговоры людей. Вот вчера, с утра, когда тихие тени почти неслышно скользили через комнату, двое остановились.

Чаще всего они говорили о том непонятном Человеке. Филимона это не очень занимало: он предпочитал, чтобы они побольше рассказывали о царе.

Вот и теперь, Вихрь говорил, как тот Человек пришел на реку, чтобы креститься. Мышонок не мог понять, о чем они говорят, что это такое – креститься. Он слышал что-то об игре в крестики-нолики, но сомневался, чтобы речь шла о ней, ведь играть надо было на листке бумаги, а в реке это затруднительно, насколько он понимал.

И когда этот Человек делал то самое, непонятное, с неба слетел голубь и что-то сказал. Филимон даже замер. Его, столько времени посвящающего размышлениям, не удивило, что голубю было что сказать. Но он на мгновение ужасно позавидовал ему – у него самого не получалось говорить так, чтобы люди его понимали. Мышонок размечтался, как вел бы беседы с Хозяином по вечерам, ну, иногда, можно и перекинуться парой слов с Молодым львом, приятным во всех отношениях человеком, хоть и не таким внушительным, как Хозяин. Эххх…

Нынче с утра было совсем тихо, даже зима за окном замерла. Филимон скучал. Он, правда, съел кусочек сыра, но это было так давно, что даже усы им не пахли. Увы. А до следующего утра так долго ждать. Ждать-то долго, а сыр кончается быстро. До чего печальна жизнь.

Но Филимон утешался тем, что теперь, когда он прибрался в ящике и вымыл душу, к нему непременно придет Адвент. Тот самый, который уже на что-то наступил.

Дверь со стуком распахнулась. «Вихрь»- отметил про себя мышонок. Да, это был Вихрь. Меряя комнату быстрыми шагами, он разговаривал. Видимо, сам с собой, решил мышонок, ведь никто больше в комнату не входил.

Но удивительным было другое.. Филимон не верил своим ушам: оказывается, Адвент – это вовсе не имя царя! Эти люди так почитают своего царя, что даже самому времени ожидания дали имя – Адвент. Нет, не имя – название! Адвент – это название времени, когда ждут приезда царя.

«Но…». Как же он мог все перепутать? – мышонок смущенно пискнул.

«Хотя…». И тут Филимон повеселел. Ведь это означало, что царь еще не приезжал, и потому не заглянул в его ящик, а вовсе не оттого, что маленький мышонок его не интересует. И значит, не зря он навел такой порядок везде-везде. И даже каждый вечер проверяет, не завелась ли в его душе снова грязь: опыт подсказывал ему, что убираться надо как можно чаще – тогда легче справиться с грязью. Не стоит ждать, пока высохшие сырные крошки засыплют весь пол, гораздо легче убирать их сразу, по одной. Вот и с чувствами тоже самое, решил мышонок: вскипела злость – прогнал. Увидел зависть – выкинул. Заметил неблагодарность – вон! Тут уж царь непременно придет и к нему в гости. Не может быть иначе, ведь он так его ждет!

«Это совершенно немыслимо!»- Филимон лежал, подперев лапками голову, и разглядывал лежащий перед ним кусочек сыра. Он был очень аппетитный, со множеством дырочек. Но мышонок рассеянно скользил по нему взглядом. Его мысли были заняты другим.

Сегодня он слышал, как Молодой лев говорил – снова говорил – о том Человеке, делающем разные странные вещи.

Филимон привык к разговорам о нем, он даже скучал, если о том Человеке не заходила речь. То, что он делал, было настолько непонятно, что мышонок сообразил, почему люди постоянно возвращаются к разговору о нем: видимо, они сами всё время удивляются.

Сегодня речь зашла о том, как этот Человек встретил слепого (Филимон не мог представить себе, что значит быть слепым: вроде как слепой тот, кто ничего не видит. Вот он, мышонок, живет в темном ящике и тоже почти ничего не видит, наверное, он тоже слепой?) И он почувствовал личную заинтересованность в рассказе Молодого льва: может, тот Человек поможет и ему? Слепого звали Вартимей. Филимон очень надеялся, что на этот раз ничего не напутал, как с Адвентом и именем царя. «Хотя,- вздохнул Филимон,—жаль. Такое красивое торжественное имя пропадает почем зря. Будь я царем, сам бы взял такое имя: Адвент. Красота!»

Так вот. Этот Вартимей был слепым. И Человек его вылечил. Вартимей стал видеть. Но мышонка привело в недоумение не это, а способ лечения: Человек, если мышонок все правильно понял – иногда ему досадно не хватало собственно опыта, чтобы понять, о чем говорят люди,—плюнул на глаза слепому.

«Фу, как не эстетично и не гигиенично»- Филимон тряхнул ушами и возмущенно поморщил носик.

«Неужели нельзя было обойтись без этого? Использовать какую-нибудь другую процедуру. Физиотерапию, например», – мышонок слышал, как Хозяин рассказывал, что ходил на физиотерапию. Он не знал, что это такое, но слово звучало внушительно и он постарался его запомнить.

Осторожно протянув лапку, Филимон отломил малюсенький кусочек сыра и принялся его задумчиво жевать.

Он вспоминал все, что слышал о том Человеке. Дела, которые он делал, не делал никто. Да никому бы другому и в голову не пришло делать что-либо подобное. Но, как непонятны они ни были, всё получалось разумно и хорошо. Значит, без плевания не обойтись.

«А жаль»—вздохнул мышонок, доедая сыр.

Он очень хотел, чтобы Человек вылечил и его тоже. Тогда он сможет не только слушать, но и смотреть. Мышонок забыл, что для этого надо просто-напросто выйти из ящика. Слишком привязался он к своему маленькому мирку. Да и не искал ничего за его пределами, будучи вполне счастливым здесь и сейчас.

«А может, все-таки, можно и без…?»—засыпая, пробормотал Филимон. И почувствовал, как кто-то коснулся его глаз. Испуганно оглянувшись, мышонок никого не увидел.

«Это ты?»- спросил он в темноту: сегодня Филимон был склонен верить, что в комнате – и непонятным образом в ящике – был тот, кого он не знал, кто был всегда, но кого он не слышал. Или все-таки слышал?

И не столько услышал, сколько почувствовал утвердительный ответ.

«Я могу видеть? Я больше не слепой?»- мысли бежали, не беспокоя мышонка. Он был счастлив. «Можно, оказывается, и без плевков. Надо будет сказать Вартимею. Если мы встретимся»…

Негромкое похрапывание возвестило, что день закончился. Наступила ночь. Маленький Филимон спал, уткнувшись в салфетку носом, смущенно и радостно улыбаясь кому-то.