Волновалась, потому что «понравится — не понравится», «примет — не примет» касалось не только этого спектакля или этого режиссера, но, в чем-то, меня самой, моего мироощущения. И я тайком всматривалась в его лицо, а он, не отрываясь, смотрел, смотрел на сцену, чтобы по окончании сказать: «я благодарен тебе за то, что ты привела меня на этот спектакль». Он понял. Он принял. Чтобы ночью, температуря, сквозь сон бормотать о Кристофере Робине, а утром, еще не открыв глаза, спросить, где Пяточок. Он принял. Он понял.
А я с благодарностью вспоминаю спектакль.
«Дом на пуховой опушке». Дом, в котором живут игрушки мальчика, который уже 13 лет как умер. И его игрушки, с которыми уже 13 лет никто не играет, живут, как умеют, играют, как смогут. Игрушки, которые живут в своем не-всамделишном мире и играют в свои понарошковые игры.
Гофрированные трубы – подвал, в который убрали, спрятали с глаз долой игрушки, чтобы они не напоминали о Кристофере Робине? Сетка, за которой виден задник неба с облаками – сетка-решетка, шепчущая о тюрьме, в которую заключены эти странные герои, пытающиеся шутить и играть? Вы не увидите пышных декораций и сказочного многоцветия. Вы окунетесь в призрачный мир, привязанный к реальности плотностью и вещностью труб, пыли, поднимающейся от рваного ватина, превращающихся, по мановению фантазии Винни-Пуха, Пяточка или Кенги, в дерево, пчел, уютный камин… Мир, в котором реальность вывернута наизнанку, потому что надо выбирать, что для тебя тут – реальность. Кусок ватина или сугроб? Серебристая лента фольги – или бурный поток наводнения? Только от тебя, дорогой зритель, зависит, что ты выберешь. Выберешь для себя самого. Потому что сосед может сделать другой выбор, и это его право.
Праудин пригласил нас заглянуть в этот мир, где уже 13 лет ставшие лишними и ненужными игрушки пытаются жить, играть и думать, что бы сказал об этом Кристофер Робин. И так ли это? Так ли это и никак иначе?
Но почему сегодня? Зачем нам смотреть на них? Они еще долго могли бы пылиться в подвале, и Сова (или Сыч?) еще долго лежала бы (или лежал?) в углу и тихонько угукала, не пытаясь даже взлететь. А Кролик в трогательной шапочке с розовыми ушками, метался бы безнадежно по этому миру, из которого нет выхода, как нет больше Кристофера Робина. И ворчала бы Кенга, раздражаясь неумолимой тяге играть у этих старых заброшенных игрушек.
Но наступило сегодня. Время, когда пришла пора научиться жить БЕЗ Кристофера Робина. Когда пришла пора повзрослеть. И отправиться в свое, очень личное для каждого, путешествие — войти в свою жизнь. Скинуть детское платьице. Стать мужчиной. Даже если ты привык быть очень маленьким существом. Если ты всегда был всего лишь очень маленьким существом.
А еще появился Тигра. В призрачность их понаршковости впрыгнул такой реальный в своей прыгучести Тигра, не понимающий законов их мира, не умеющий жить понарошку. И Крошка Ру превратилась из ребенка в лукавую девушку, а Кенга смогла сбросить с себя тяжкий груз не взрослеющего ребенка – и принять эту неожиданную взрослость своего дитя, которое еще вчера, нет, еще сегодня утром, еще минуту назад – послушно сидело в кармане.
И Сову (или, все-таки, Сыча?) насильно лишат привычного угла и дадут новый дом — высоко над землей. Как и пристало птице. Пришло время взлететь.
И тогда исчезнет сетка-решетка, исчезнут трубы и кирпичи, а голубое небо с белоснежными облаками снова опустится на Зачарованный лес, потому что он всегда будет с нами, вусегда будет с ними – с игрушками, которые преодолели вакуум жизни воспоминанием, чтобы начать ЖИТЬ.
А может, спектакль совсем о другом. Это твой выбор, дорогой зритель. Ты сам решаешь, нужен ли тебе Зачарованный Лес. Останешься ты среди металла подвальных труб, или взлетишь в голубое небо с белоснежными облаками.
Надежда Бакина
