ОЖИДАНЬЕ ЧУДА И ЛЮБВИ (3)

А узнал он «… что есть такие места, попадая в которые люди могут только одно – ждать. От этой истории у него предательски защипало в глазах, хотя, кажется,—мышонок не вполне был уверен,—история закончилась хорошо. И все же, он был взволнован. Каково это: все время ждать, каждую минуту? Или, хотя бы, через одну? Наверное, ужасно, когда попадаешь в такое место? Филимон оглядел ящик и остался доволен: вокруг царили тишина и покой. Ему не надо было никого ждать, он ни с кем и не расстался, кроме мамы, но и к ней мог в любой момент отправиться в гости.

Мышонок снова огляделся. А может…может, он не прав? И его ящик мало чем отличается от того ужасного места? И он тоже может только ждать?

Он очень любил свой ящик, но когда темнота и тишина делались невыносимыми,—все было совсем наоборот. Вот и сейчас, лапки его начали подрагивать, а уши заходили из стороны в сторону, покой исчез, мышонку стало грустно.

Филимон закрыл глаза и попытался представить, что он ждет. Ждет кого-то, кто обязательно придет. Придет. Придет. Но сначала пришли спокойствие и мир, наполнив его тихой радостью. Еле слышное посапывание возвестило, что мышонок уснул».

Филимон грустил. Нет, конечно, и ящик был уютный, и темнота – привычная, и звуки такие родные…но ему все равно было грустно. Уши мышонка обвисли, и хотя в комнате шел очень интересный разговор, у него не было никакого настроения слушать.

Ему казалось, что он так давно живет в своем мирке, и так же давно никто не открывает ящик, чтобы хоть просто посмотреть на него.

Нет, был вынужден признаться Филимон, кто-то открывает. Ведь кто-то же кладет практически каждый день ломтик сыра в угол. Но вот кто? Филимон не знал. А знал ли кто-то еще? Хотя, справедливости ради, надо признать, что почти никто и про Филимона-то не знал.

Возможно, кое-что мог бы рассказать Маленький лев. Возможно, об этом по ночам рассказывал холодильник, утробным урчанием пугая пауков в углу.

Впрочем, размышления о загадке куска сыра привели мышонка в счастливое расположение духа. Его уши воинственно зашевелились, хвост расправился, и мышонок внимательнейшим образом стал слушать.

Говорили Вихрь и Хозяин. Опять о каком-то человеке, кажется, о том, который умножал хлебы на рыбы и делил бутерброды. «Странный он», — подумал Филимон,- «но и Хозяин с Вихрем странные, нашли о ком говорить. Он ведь даже сыром не торгует!»- возмущенно пискнул мышонок.

Но людям, кажется, было интересно говорить о нем. Вихрь рассказывал, как этот Человек (Филимон решил его так и называть, раз Вихрь пропускал самое главное: как его зовут, сколько ему лет, ест ли он на завтрак бутерброды и делится ли крошками с мышами) увидел другого человека – Филимон ясно услышал, что его звали Закхей. Он залез на смоковницу («это еще что такое?»- недоуменно задергал носом мышонок). И, представьте себе, Человек сказал Закхею: сойди, потому что «мне надобно сегодня быть у тебя». Ну, или как-то так. И больше всего Филимон удивился, что Закхей слез с той штуки со странным названием, побежал домой и приготовил пир для Человека.

Пир – это хорошо. Это просто и понятно. Там много вкусного и наверняка найдется кусочек для маленького мышонка. Но чтобы так: незнакомый человек на улице сказал, что придет к тебе домой, и ты побежал бы готовить для него самое лучшее– это Филимон понять не мог. Самое лучшее надо припрятать в темнейший изо всех темных уголков, чтобы никакой другой мышонок, если он забредет в ящик, не смог утащить.

«Вот если бы сейчас кто-нибудь сказал: мне надобно быть у тебя»,- неужели я, сломя хвост, побежал бы готовиться к этой встрече?»- фыркнул мышонок.

Но потом его уши снова начали опускаться. Он вспомнил, как совсем недавно грустил, что к нему никто, ну совсем никто не заглядывает. Конечно, иногда он чувствовал, что в ящике есть кто-то, кроме него. Но этот кто-то был и в ящике, и в комнате. И с ним было непонятно. Кто он? И есть ли вообще? Скорее всего, нет этого кого-то, и точка.

Филимону стало ужасно жалко себя, такого одинокого маленького мышонка. «Быть может, Закхей тоже очень одинокий, поэтому он так обрадовался, когда Человек сказал ему, что придет»,—Филимон пожалел Закхея от всей души. Пожалел и позавидовал – ведь ему, Филимону, никто не сказал, что придет к нему. А уж он бы приготовился! Порядок навел, разгладил хвостом мягкую салфетку, на которой спал, выложил на середину ящика кусок сыра, который еще не успел съесть – отложил блаженство на потом…

От этих мыслей Филимону становилось все грустнее, он так сильно жалел себя, что на глазки навернулись слезы.

«Стоп-стоп-стоп! Ну и пусть никто не просится в гости. Я могу сам пригласить!»- от такой смелой мысли его носик покраснел.

«Но кого?»- задумался Филимон.- «А приглашу-ка его: вдруг он существует? Иногда я думаю, что мы могли бы с ним подружиться».

Филимон навел в ящике порядок и чистоту, а сыр… сыр он вытащил на середину.Весь кусок. Ну, почти весь – ведь надо было убедиться, что он действительно так хорош, как кажется.

А потом несколько смущенно пропищал: «Приходи. Я тебя жду».—И подумав, добавил — «Я тебя люблю». На всякий случай. Вдруг этому кому-то тоже одиноко. И ему, как и маленькому мышонку, хочется, чтобы его кто-нибудь любил.

Филимон был весел. Его усы топорщились, а глазки блестели от возбуждения: идет царь! Он ясно слышал, как Осторожный сказал, что скоро придет царь.

Кто такой царь, мышонок не знал. Но из разговора понял—это кто-то — очень важный. Такой важный, что готовиться к его приходу начинают уже сейчас, хотя придет он только через несколько недель

А раз он такой важный человек, то, несомненно, захочет осмотреть все. А раз все, то и его, Филимона, ящик. При мысли об этом мышонок тихонько пискнул. К нему придет царь! Кто же он такой? Наверняка ничего общего не имеет с тем Человеком, который занимался математикой и ходил в гости к человеку со смоковницы.

Смоковница – это, наверное, такая горка, раз на нее забираются. Красивое название, необычное: «Дом на смоковнице». Почти так же хорошо, как «Дом в ящике комода», хотя второе, разумеется, намного лучше.

Филимон быстренько утащил кусочек сыра обратно в угол: вдруг за эти недели в ящике не появится новый ломтик, а ведь надо же будет чем-то угостить царя. Он вспомнил, правда, что пригласил в гости того известного-неизвестного, и приготовил сыр для него. Но, во-первых, кто сказал, что он существует?  Во-вторых, он, может, и не захочет прийти. А в-третьих, может, он вовсе не любит сыр? Вдруг, у него аллергия на молочные продукты?

Представить себе такого Филимон не мог, но однажды слышал, как человек с незнакомыми шагами жаловался Хозяину на свою аллергию, и как раз на молочные продукты – из разговора крайне заинтригованный мышонок понял, что тот совсем не может есть ни сыр, ни масло, ни даже сметану. От сочувствия Филимон тогда заболел и целых три дня не хотел ничего слушать, чтобы случайно не услышать что-то похожее, он даже затыкал уши лапками.

«А царь?»- Филимон аж слегка растерялся.- «Ну нет,- решил он, — раз царь очень важный человек, у него не может быть никакой аллергии». Успокоившись, он накрыл сыр салфеткой и сел: теперь мышонок был готов к встрече.

«Вот странные люди, им надо на это несколько недель, а мне хватило нескольких минут. Ай да молодец я!»- похвалил себя Филимон и стал ждать.

Подождал немного, потом еще, и еще. В комнате было тихо, люди ушли. И Филимона охватило беспокойство. Он чувствовал, он был уверен, что комната пуста, абсолютна пуста.

«А где же этот кто-то? Неужели обиделся и тоже ушел?». Мышонку стало стыдно, что он предпочел ему царя, которого и в глаза-то никогда не видел. Он долго ворочался, но сон не шел. Наконец, Филимон встал и снял салфетку с сыра. «Угощайся, если хочешь»- прошептал он. «А для царя я приготовлю что-нибудь другое. У меня же столько недель впереди!»

Филимон носился из угла в угол. Милостыня! Он услышал сегодня, как Вихрь говорил, что пока ждешь царя, надо подавать милостыню. «Какое красивое имя, сразу видно – царское: Адвент. Интересно, как его звать по батюшке?» Тут мысли мышонка снова обратились к милостыне. Он понял, о чем говорил Вихрь: давать другим то, что принадлежит тебе. Но откуда ему взять это самое что-то, если он – Филимон с горечью сморщил носик – беден, как церковная мышь.

Мышонок не знал, что он и есть церковная мышь, а если бы и знал, это не принесло бы ему облегчения: он так хотел подать милостыню, но у него – Филимон пискнул – даже сыра нет! Бедняга Филимон не мог знать, что Маленький лев уехал на несколько дней, и некому отрезать ломтик сыра и украдкой положить в ящик. Поэтому он испытывал глубокое возмущение по поводу безответственности того, кто приучил маленького несчастного мышонка к сыру, а потом взял и перестал приносить его.

Итак, сыра нет. Мягкая льняная салфетка, на которой он спит, не его, потому вроде как и не годится. Пробегая в восемьдесят шестой раз мимо угла, мышонок с надеждой заглянул в него. Пусто. Как и восемьдесят пятый раз. Филимон в отчаянии сел. Ну вот: скоро Адвент придет, а он даже милостыни никому не подал. Что же, что ему подать? Ведь у него ничего, ничегошеньки нет.

«А твое сердце?»

Мысль была неожиданной. Мышонок мог поклясться, что ничего такого не думал. Будто кто-то другой сказал это внутри него. Он посмотрел вокруг округлившимися глазками, но никого не увидев, вернулся к размышлениям. Э, нет, сердце ему самому нужно. Филимон был уверен, что слышал от кого-то, что без сердца живые существа не живут. И потом, наверное, больно:  взять и вынуть сердце? Мышонок задумчиво почесал кончиком хвоста за ухом.

«А в сердце есть чувства»,- вновь вмешалась чужая, не его мысль. Чувства! Легко сказать. Доброта, любовь, сочувствие, благодарность – он много слышал о них от людей, но где взять их мышонку, который и носа-то из ящика не показывал никогда? И к кому их испытывать? И за что?

«А сыр?»

«Сыр?»—Филимон подозрительно огляделся.—«А ты вообще кто?» В ящике никого не было. В комнате тоже – мышонок помнил, как все распрощались, потом щелкнул выключатель и закрылась дверь. Нет, он был совершенно уверен, что все ушли.

«Показалось»,- решил он.

Вот благодарность – хорошее чувство. И название красивое. Но может ли он кому-то подарить свою благодарность? Разве ее дарят? Ее испытывают если кто-то сделает тебе хорошее. А ему разве кто-нибудь делал хорошее? Филимон уже приготовился поплакать над своей несчастной мышиной судьбой, как вдруг вспомнил о сыре. Да-да, о том самом вожделенном кусочке сыра, который считал своей законной добычей. Он чувствовал, что страшно зол на того, кто перестал его угощать, кем бы он ни был.

Злость… Это, наверное, неподходящее для милостыни чувство. А что, если попробовать не злиться? Попробовать быть благодарным к тому, кто заботился о нем? «Я благодарен, я благодарен, я благодарен»,- заткнув уши лапками, мышонок изо всех сил пытался почувствовать благодарность.  А потом сел, задумчиво расправил салфетку, готовясь лечь спать. И вдруг пискнул, ни к кому не обращаясь:«Спасибо». И ему стало ужасно тепло. Улыбаясь, он посапывал в ящике, не зная, что Маленький лев вернулся из поездки.

Филимон лежал, разглядывая загнувшийся уголок салфетки. Настроение у него было хорошее, даже замечательное – мышонок облизнул усы, вспомнив кусочек сыра, вновь появившийся в ящике.

А потом глубоко задумался: сегодня он слышал, как Маленький лев и Хозяин снова говорили о том Человеке. Он ходил по воде. Филимон помнил, как чуть не стукнулся головой о потолок, когда подскочил от изумления. Ходил по воде! Это было совершенно непонятно мышонку. Мало того, что этот Человек, судя по всему,вообще делал странные вещи, так еще Филимон совершенно не мог понять, зачем. Ну, вот зачем ходить по воде? Вода мокрая и для прогулок непригодна. В этом мышонок был уверен: когда-то он видел лужу, и она ему категорически не понравилась. Так зачем по ней ходить? Если ходить по земле гораздо удобнее? Странный он, этот Человек.

А потом Хозяин рассказывал, как другой человек, Петр,тоже захотел идти по воде—«еще один странный»—и пошел, но потом начал тонуть—«совершенно естественно!»—и тот, первый Человек его спас. И Хозяин говорил, что надо верить.

«Верить?!»—фыркнул Филимон,—«а что такое – верить? И зачем? Чтобы заниматься разными глупостями, вроде хождения по воде? Мне и по ящику хорошо ходится. И даже бегается».

Филимон почтительно встряхивал ушами, как всегда, когда он слышал голос Хозяина, но усы его возмущенно топорщились. «Что это значит — верить? Во что? В то, что кусочек сыра непременно появится? Но опыт показал, что даже этому верить нельзя!» – Филимон горько вздохнул. «Или в то, что когда-нибудь кто-то придет к нему в гости? Или хотя бы просто заглянет в ящик? Или?..

Настроение было безнадежно испорчено. Филимон опять так ужасно жалел себя, такого несчастного, такого одинокого, никому не нужного, что от горя даже заснул.

Ему приснилась лужа – море было слишком большим, чтобы поместиться в сон маленького мышонка, и в ней стоял Человек. И Филимон вдруг захотел к нему, захотел быть с ним. Не ради куска сыра, даже не ради целой головки сыра, не для того, чтобы пробежаться по воде ради собственного тщеславия. Во сне мышонок чувствовал, что единственный путь к тому Человеку – по воде. И тут Человек улыбнулся ему. И Филимон, не думая о воде, побежал прямо по луже. Брызги летели из-под его лап, но мышонок их не видел и не чувствовал, он смотрел на Человека, и бежал, бежал, бежал, и с каждым движением его сердце все больше наполнялось счастьем. Он хотел и добежать до Человека, и чтобы бег никогда не кончался.